— Он тебе как будто очень импонирует.
— Импонировать, может, и не импонирует, но…
Я запнулась. Слишком хорошо я знала это мрачное выражение лица. Немыслимо, чтобы Арне сейчас мог повести себя так же глупо, как в истории с итальянским офицером!
Еще как мог. С того дня его ревность отравляла нам жизнь.
Сотни раз я объясняла, что Шлевитц годится мне в отцы и знает о моих отношениях с ним, Арне. Ему и во сне не приснится встревать между нами, не говоря уже о том, какую отповедь он получил бы, если бы посмел такое затеять.
— Тебе нравится ходить к нему, он тебя интересует.
— Но ведь не в том смысле.
— Ага! Призналась! Интересует! Тебя хлебом не корми — только дай потрепаться с этим нацистским пьянчугой, похихикать в ответ на его комплименты. Да знай он, чем ты занимаешься, он бы тебя расстрелял!
— Несомненно.
— Эта сволочь продает японцам оружие, от которого гибнут партизаны. Отравить его надо, а не лебезить перед ним.
— Арне, зачем так уж в лоб. Мы тут не для того, чтобы отравить одного нациста или всех разом, большинство немцев так или иначе замешаны в грязных делишках. Мы обязаны уживаться с буржуями, именно это ты и делаешь, так требует легализация.
— Согласен, но тебе доставляет удовольствие бывать со Шлевитцом, ты обожаешь развлекаться с кем попало.
— А ты со своей необоснованной ревностью ничуть не лучше мещанина.
Думаю, мы не единственные влюбленные на свете, которые ссорами унижали собственное достоинство.
Постепенно наши отношения с немецкой колонией изменились. Ретивые нацисты встречали меня в штыки и давали Арне понять, как они смотрят на его связь с «неарийкой». Он догадывался, что мне еще тяжелее, а от этого кипятился, и я опасалась, что, если кто-нибудь оскорбит меня в его присутствии, он потеряет над собой контроль. Но скандал был нам совершенно ни к чему, и постепенно мы отдалились от немецкой колонии. Когда ходили в единственный на весь город дансинг, Арне не приглашал немецких дам, танцевал только со мной. Сталкиваясь с немцами на улице или в пригородном парке, излюбленном месте воскресных прогулок, Арне демонстративно обнимал меня за плечи.
Прошло почти полгода. Шучжин с мужем научились обращаться с рацией и уехали из Фыньяна, их с нетерпением ждали в другом месте, хотя поначалу я готовила их себе на смену. Расставание с Шучжин, моей единственной подругой, я пережила тяжело. Если не считать Арне, то лишь с ней и с Ваном я могла говорить откровенно, прежде всего о политических проблемах. Мы понимали, что больше не увидимся. Куда они уехали, я так и не узнала.
