Отношения с немцами у нас сложились весьма своеобразные. Арне — белокурый и светлоглазый агент по пишущим машинкам — был принят в немецкой колонии с распростертыми объятиями, так как японская конкуренция вынудила многих коммерсантов уехать из Фыньяна, Его подруга-семитка до поры до времени не вызывала нареканий. Меня даже приглашали в клуб, скрепя сердце я пила на веранде чай под ненавистными флагами со свастикой и навещала немецкого консула. Это было очень важно, ведь к тем, кто был вхож туда, японцы относились не так подозрительно. Мало того, мне приходилось сносить презрение первых эмигрантов из Германии, возмущенных моим «подхалимским поведением».
Дом, где я решила поселиться, был отделен от внешнего мира высокой стеной. Мы с Арне прошлись по комнатам.
— В этой комнате мы, пожалуй, устроим спальню, рядом будет жить Франк, а здесь гостиная и рация, — сказал Арне. — Почему ты так на меня смотришь?
— Мы ведь ни разу об этом не говорили, я не знала, что ты думаешь съехаться с нами.
— По-моему, это естественно, раз все между нами ясно и хорошо.
— Не знаю. Представь на минуту, что рацию засекли. Тогда тебе тоже не отвертеться. А вот если я буду жить здесь одна…
— Все знают, что мы вместе. Или у тебя есть другие причины?
Да, другие причины у меня были, и нечестно прикрываться работой, хотя и эти аргументы не лишены смысла. По воле случая мы вынуждены были во всем опираться друг на друга, но дело не только в этом, наши отношения куда глубже. С другой стороны, я понимала, что нам с Арне ни за что не ужиться, ему нужна совсем иная женщина, которая принимала бы его таким, как есть, без всякой критики, без расспросов, без споров. Вот почему я сомневалась, так ли уж необходимо все двадцать четыре часа в сутки общаться с Арне.
— Я буду радоваться каждой минуте, проведенной с тобой, Арне, и это будет бо́льшая часть дня и ночи.
— Почему только часть?
Потому что у меня иной ритм жизни, а ты требуешь от меня полного подчинения. Иногда так хочется побыть в одиночестве, знать, что можно отослать тебя домой, хотя я никогда этого не сделаю.
Я не ответила.
Арне был разочарован и обижен. Мой отказ он воспринял как доказательство, что я привязана к нему гораздо меньше, чем он ко мне, и перестал верить в мою нежность, в то, что он мне нужен и что я хочу, чтобы он стал частицей моей жизни.
Через некоторое время он снял комнату у немецких коммерсантов.
Мы твердо решили не допускать, чтобы дурное настроение отразилось на работе. Арне помог мне с переездом, почти целые дни проводил у меня, и я добилась, что он мало-помалу забыл обиду. Я щедро дарила ему свою любовь и сама удивлялась — до того ручной, покорной и терпеливой была я во всем, буквально во всем. Но если бы не редкие часы одиночества, я бы вряд ли смогла это выдержать.
