Все бы ничего, если бы от игр с Франком к мирным вечерам на палубе вела прямая, гладкая дорожка, но днем у нас случались и конфликты, из-за которых хорошие вечера выдавались все реже.
Мы условились во время плавания не говорить о работе, но изо дня в день после завтрака Арне упорно спрашивал:
— Повторила?
На первых порах я отвечала утвердительно. Речь шла о радиокоде, который я выучила наизусть и ни под каким видом не должна забывать, а также о подробностях моих встреч с руководителями китайских партизан, сражавшихся в Маньчжурии с японскими оккупантами. Когда Арне задал тот же вопрос в четвертый раз, я попросила его прекратить, ведь в конце концов на меня и так можно положиться. Нет, возразил он, мы, мол, еще недостаточно знаем друг друга, а ежели что, отвечать придется ему.
Не кипятись, пусть спрашивает, думала я, но завтракала с тех пор без всякого аппетита.
Потом, глядя, как Арне с Франком строят домики и мосты, я забывала о своей досаде.
Утренние часы мы вместе со всеми пассажирами проводили на палубе, в шезлонгах. Арне взял в дорогу том Гегеля. Провозить марксистскую литературу, естественно, было нельзя. Если Арне нервничал или плохо понимал какое-нибудь место, он прищуривал глаза, и губы его кривились. Да чего же долго он читал одну страницу, не пропуская ни строчки, ни слова. В эти минуты я всей душой было с ним. Мне виделся кубрик и молодой матрос, впервые в жизни читающий Маркса и Ленина, причем совершенно самостоятельно! Он с отчаянием глядел на иностранные слова, на длинные, сложные фразы — сколько с ними приходилось сражаться, чтобы они наконец подчинились и обрели четкий, ясный смысл.
Теперь он просил меня растолковать сложные места в гегелевской «Науке логики».
— Ты ведь кончила школу, и отец у тебя профессор, небось сумеешь.
— Я Гегеля не читала.
— Заодно и почитаешь. Кстати, что ты знаешь о нем?
— Тебе от этого мало толку. Знаю, что отправной точкой для него послужили обычные в то время метафизические представления. Но он рассматривал явления уже не по отдельности, не изолированно, а пришел к выводу, что они взаимосвязаны, развиваются и подвержены изменениям. Это уже была диалектика, что для той эпохи весьма удивительно. Тем не менее он остался идеалистом и считал тогдашние порядки вполне закономерными… Только почему я должна над ним корпеть, если Маркс объяснил все куда правильнее, не говоря уже о Ленине.
Но Арне уперся на своем и заставил меня читать Гегеля. Некоторые разделы я схватывала быстро. Арне, судя по всему, злило, что я так легко усваиваю новое, а еще больше ему досаждало, что я нисколько не переживаю, не сумев разобраться в каком-нибудь разделе.
