Лилиан никак не могла уразуметь, почему я, с английским паспортом, по-прежнему остаюсь в этой стране, и не давала мне покоя:
— Ты же умная женщина, как ты не понимаешь, что ты сидишь в мышеловке, которая захлопнется, когда придут нацисты. Не думаешь же ты, что их убедят твои документы. Ты хотя бы из-за детей должна уехать отсюда. В Англии, несмотря на войну, ты будешь в большей безопасности.
Что я могла ей ответить? О моей работе Лилиан, разумеется, и понятия не имела.
Мееле вскочила и побежала наверх. Она долго не возвращалась, и я пошла к ней. Она неподвижно лежала на кровати.
— Мееле, что случилось, ты заболела?
— Я не заболела, но я теперь все понимаю, — ответила Мееле.
— Что ты понимаешь? О чем ты говоришь?
Она молча уставилась в потолок. Через несколько минут она, часто дыша, сказала:
— Ты не можешь так меня обидеть, так — нет.
— Мееле, ну говори же, наконец, вразумительно.
Она отвернулась к стене и лежала молча. Потом села, ударила обеими руками по краю кровати и закричала:
— Ты меня за дуру считаешь, но я этого не допущу, не допущу. И не притворяйся невинной овечкой, ты все заранее спланировала и думала, я ничего не замечу, а потом уже поздно будет. Но ты просчиталась!
— К сожалению, я ничего не могу тебе ответить, потому что я все еще не понимаю, о чем, собственно, речь, — сказала я, стараясь скрыть свой испуг перед ее совершенно необъяснимым поведением.
— Ты прекрасно все понимаешь, ты хотела иметь новый паспорт, чтобы вырваться отсюда вместе с детьми. Ты хочешь с ними и с Сидом уехать в Англию, а меня бросить тут одну, без Тины, меня ведь нельзя взять с собой, я же немка. Вот она благодарность, вот она благодарность!
Я стала ее успокаивать, говоря, что она же знает, я никогда бы не бросила свою работу здесь ради собственной безопасности.
Возбуждение Мееле мало-помалу улеглось. В конце концов она улыбнулась и сказала:
— Ну и дура же я.
Она спустилась вниз, поговорила с Лилиан, уложила Тину спать и пошла еще к фрау Фюсли.
Спустя три или четыре дня, поздно вечером, когда все уже спали, она вдруг появилась в дверях моей комнаты. В накинутом на плечи халате с тюльпанами, вся дрожа, она сказала, что не может заснуть и хочет еще раз спокойно все со мной обсудить. У Сида призывной возраст, его наверняка призовут в английскую армию, и ему придется идти, так почему же я с детьми должна оставаться здесь, если я, она же видит, люблю его — «больше, чем меня», добавила она с горькой улыбкой.
