И она опять стала говорить о том, как ревновала его к Хельге, а потом, а теперь… успокоилась. Дура, дура… Решила, что…
— А ты думаешь, я, я не ревновал тебя все это время? Ты думаешь, мне было легко? Думаешь, мне приятно было знать, что у тебя… было столько. Зачем ты мне об этом рассказала?..
Надя нащупала ногами туфли, встала с дивана и, не взглянув на него, вышла, хлопнув дверью.
Назавтра Надя еще думала, что это обыкновенная ссора, одна из ссор. Она стала вспоминать вчерашнее и вдруг поняла, что забыла его лицо. Точно она не видела Семена много лет. Она удивилась: что это такое?
И почувствовала вот что.
Она сосулька, огромная сосулька, которая еще не начала таять. И вот от нее отрывается капля — часть ее, ее плоть и кровь, этот отрыв она ощущает всем телом, всем своим напрягшимся телом: они еще соединены, узенький мостик между ними еще сохранился, они еще вместе, они еще одно целое, но вот последнее предсмертное касание, и капля оторвалась. И полетела вниз — вниз, вниз, все вниз, — в прошлое, она видит, как капля летит — прозрачная, с чертами его лица. Капля не успела разбиться — Надя очнулась.
Она всегда воспринимала их ссоры, предчувствуя будущее, она не мыслила своею будущего без него, а сейчас она увидела его полет — в прошлое, она ощутила, как он становится прошлым.
Она стала вспоминать все с самого начала, с февраля, будто прощалась с этим навеки. Будто продолжения не будет.
Надя силилась вернуть его лицо — и не могла, лицо его стерлось из ее памяти — кто-то огромным ластиком тер задумчиво по его лицу, выступающему из темноты. По волосам, лбу, глазу — наискосок; часть лица еще сохранилась, а рядом зияла пустота.
Он уходил из нее.
Нужно было встать и всею только пройти несколько десятков метров — и вот он, живой, в настоящем…
Он обернулся от окна, повисшего над пропастью. Она взглянула на него и ужаснулась: она увидела сатира. Не молодой бог или некрасивый любимый (он умел быть то тем, то другим) — сатир. Она вдруг увидела, что у него непропорционально большая голова — в вихре волос, он приземист, коротконог, толст. Она вдруг вспомнила его ночную улыбку — улыбку во время смерти — улыбку сатира — и вздрогнула.
Она увидела сатира и в ужасе отшатнулась. Это был ужас, смешанный с жалостью и надменным злорадством.
Назавтра она пришла к нему и сказала:
— Самолюбие женщины — ты должен понять… Видишь, самолюбие оказалось больше любви — я разлюбила тебя. Нам нужно расстаться.
