Дверца «Леди Вамп» неслышно и мягко отъехала в сторону, и на тротуарную плитку ступили такие стройные ножки, каких жители городка не видели очень давно. Вслед за обутыми в вызывающие красные туфельки–лодочки ножками появилась и их хозяйка, стройная брюнетка в простеньком, но очень дорогом летнем платье. Не спеша, двинувшись к бару, она прошла мимо зевак, и скрылась внутри.
— Хороша стерва, — сплевывая на тротуар зеленоватую табачную слюну официально разрешенного наркотабака, сказал Джонни Макгилл, владелец самых лучших дойных коров в округе. — Фигурка точеная, личико симпатичное, а вымя, всяко получше, чем у моей хозяйки.
— Это точно, — согласился с ним его сосед, Арни Боллейн, про которого в юности ходила слава окрестного ловеласа. — Интересно, кто такая и что она в наших краях делает?
Боллейн и Макгилл посмотрели на третьего человека в их компании, непутевого Джонни Фултона, сплетника, знавшего все местные новости и собиравшего самые разные слухи. Джонни с ответом не замедлил:
— Дочка хозяина бара, столичная штучка из самого Нового Лондона.
— А у него разве есть дочь? — одновременно удивились Боллейн и Макгилл.
— Ну, да. Генри уже неделю всем говорит, что вскоре она приедет его навестить. Сам–то он не местный. Бывший полицейский, семью имел, все как положено. А потом что–то не заладилось у него. Пенсию выслужил и вот уже двадцать пять лет у нас в городке живет.
— Сколько он с нами, это мы и без тебя знаем, — произнес Макгилл. — Ты лучше скажи, почему он раньше про дочь молчал?
— Вроде бы в ссоре с женой был, но время обиды лечит, дочь выросла и решила отца навестить. Созвонились, и она наконец–то приехала.
— А–а–а, понятно, — одновременно протянули фермеры.
— Так может быть, раз такое дело, — продолжил Фултон, — давайте в бар вернемся? Мы с вами Генри хорошо знаем, и такой человек ради знаменательного события обязательно проставится.
От халявной выпивки ни один фермер не отказывается — это неписаный закон, и все трое вошли внутрь бара. Здесь, они застали картину, от которой сердца их возрадовались. Хозяин бара Генри Ингрэм, старый, но еще не ветхий мускулистый мужчина лет около семидесяти, обнимался со своей вновь обретенной дочерью и пускал скупую мужскую слезу. Посетители бара, а таких было около тридцати человек, с любопытством смотрели на эту сцену, ведь не каждый день что–то подобное увидишь. А когда Генри оторвался от дочери, и скомандовал бармену наливать всем присутствующим за счет заведения, поддержали его одобрительными выкриками и ударами пивных бокалов по крепким деревянным столам.
