— Футбол выше балета, — зациклился на своем Дмитрий Емельянович.
— Так и вашего брата-футболягу покупают и продают, перекупают и перепродают, как крепостных рабов, — ударила в самое больное место Ромодановская, и Выкрутасов спросил:
— У тебя в роду, часом, не было крепостников-помещиков?
— Именно, что были самые что ни на есть крепостники, — с гордыней отвечала Тамара Сергеевна. — И я этим восторгаюсь.
— А у меня в роду были крепостные крестьяне, и я этим горжусь, — стукнул себя в грудь кулаком Дмитрий Емельянович.
— Да? А я всю жизнь считала, что ты из настоящих Голицыных. Когда ты мне про футбол свой рассказывал, еще подумала: «Надо же, нонсенс какой — футболист Голицын!»
«Ага! — сообразил Дмитрий Емельянович. — Стало быть, пионервожатушка был Голицын». Но это было уже запоздалое знание, потому что Выкрутасов твердо решил с минуты на минуту уйти отсюда и более не возвращаться в эту роскошную квартиру, которую только невооруженным глазом можно было увидеть роскошной и блистательной, а на самом деле жилье сие представляло собой помойку космополитизма, свалку псевдоискусства.
Они уже не стеснялись смотреть друг на друга с презрением. Тамара презирала в своем якобы бывшем возлюбленном футболиста, а Выкрутасов презирал ее презрение к футболу и русскому сердцу.
— Ты что, и впрямь убьешь Ваську? — спросила она.
— Раз плюнуть, — фыркнул он.
— Только не до смерти, ладно? Припугни его, да и все.
— Как скажете. Могу и припугнуть только. Могу ранить.
— Можно и не ранить. Мимо стрельни, чтоб струхнул.
— Стрельнем мимо. Рассказывай, где мне его разыскать?
Глава восьмая
НЕСИ МЕНЯ, МОЙ УРАГАН!
На чемпионате мира в Швеции я забил тринадцать голов. Едва ли кто-то еще раз добьется такого результата. Но я бы все отдал, чтоб хотя бы один из этих голов забить сейчас, когда мне и ходить тяжело, а не то что бегать.
Жюст Фонтен
Поезд подъезжал к Ярославлю, и Дмитрия Емельяновича охватывал такой же восторг, какой испытывает сбежавший каторжник, почувствовав, что за ним нет погони. Выкрутасов бежал от Москвы, от Тамары и Марины, от Жендоса и Людвига. От Раисы и Гориллыча, наконец. Он ехал в поезде, но ему казалось, он снова летит, как во сне и как в те секунды, когда его подхватил и понес порыв ветра на Цветном бульваре. Всю дорогу его распирала радость. Он готов был заливаться щекотным детским смехом по любому поводу. Его смешило и радовало, что от Марины ему достался мобильный телефон, а от Тамары — нецелованная «береттка». Он хохотал, когда сосед по плацкарте сказал своему попутчику: «После этого ты не Вячеслав, а Бизнеслав!» Вагон был на редкость новенький и чистенький, и Дмитрий Емельянович пошутил:
