Арина подошла к багульнику, наклонила ветку и стала повязывать на ней розовую ленту, которая висела рядом, на другом дереве. Я увидел на том дереве ровно тринадцать лент.
– Можно мне помочь тебе, – спросил я. – Вдвоем легче и быстрее это сделать.
Арина, не оборачиваясь ко мне, отрицательно махнула головой.
– Нельзя! – голос ее был тверд. – Тогда пропадет волшебство. Ангел так мне и сказал:» Чтобы никто не прикасался, пока не будут повязаны триста шестьдесят четыре ветки».
Я полностью был согласен с ней – в магических делах важна каждая деталь, стоит только повести себя необдуманно, легкомысленно, как все чары пройдут, и останешься как тот старик и старуха у разбитого корыта.
– Я одно поняла, – продолжала говорить Арина, – что сильно пожелаешь, то и в жизни у тебя произойдет. Я вот так горячо захотела, чтобы бабуся моя не умерла, так молилась, что голос мой был услышан Звездным Небом – и ко мне прилетел добрый ангел. Это важное я запомню на всю жизнь: нельзя никогда опускать руки, если твое сердце бьется за жизнь родных, то смерти не так – то легко забрать их к себе.
– Какая чудная музыка жизни звучит в твоих словах, – произнес с легкой грустью я. – Я бы хотел, чтобы сейчас эти слова услышала моя мама. Чтобы там, в Звездном Небе, она не корила меня, что не прилетел ангел и не спас ее. Ведь все равно она живет в моем сердце, такая молодая и красивая.
А еще я подумал, что обязательно расскажу папе про это удивительное дерево с розовыми лентами. Конечно, только тогда, когда все триста шестьдесят четыре ветки багульника будут обвязаны лентами, и бабушка Арины встанет на ноги. И мы с папой посадим во дворе дерево, назовем его именем мамы, и я буду на каждой ветке зеленой привязывать ленточки такого же цвета, как глаза у моей мамы – синего. Пусть она смотрит из Звездного Неба на наш дом, увидит дерево и ленточки, и станет ей хорошо – о ней помнят, ее любят и грустят по ней.
– Вот и хорошо, что ты думаешь о свое маме, – словно прочитала мои мысли Арина. – Это для нее так значимо, так важно, что она там, во Вселенной, не одинока.
Дымок ткнул меня мокрым носом и завилял хвостом – пришла пора уходит. Попрощавшись с Ариной, мы вышли из сада, Арина еще долго стояла около калитки и махала нам рукой.
Лето выдалось дождливым. Часто случались грозы, завывание ветра. Словно рядом пролетал самолет. Я, по совету папы, здорово наловчился удерживать Дымка от патологического страха. Мы прятались в папиной комнате, в большом пустом шкафу. Дымок начинал трястись мелкой дрожью, точно листок на ветру. Я крепко – крепко обнимал собаку за шею, шептал ему на ухо добрые слова. А иногда даже убаюкивал. Уши Дымка стояли торчком, неподвижно, как два солдата на посту. Он выглядел в шкафу таким большим, внушительным, словно был с размером слона. Дымок благодарно лизал мне руки, тихо – тихо повизгивал, но не вырывался, вел себя смирно.
