В 1840 году, когда Гоголь был уже прославленным писателем, её впервые увидел С. Т. Аксаков и так передал свои впечатления: «Взглянув на Марью Ивановну… и поговорив с ней несколько минут от души, можно было понять, что у такой женщины мог родиться такой сын. Это было доброе, нежное, любящее существо, полное эстетического чувства, с лёгким оттенком самого кроткого юмора. Она была так моложава, так хороша собой, что её решительно можно было назвать только старшею сестрою Гоголя».
Детство: «террор загробной жизни»
Сочинять Гоголь начал тоже очень рано, но ничего из написанного им в детстве не сохранилось.
По преданию, в Васильевку приехал писатель Капнист, чьё имение находилось по соседству, и попросил мальчика прочитать стихи. Стеснительный и скрытный, тот долго не соглашался. Но потом прочёл. Когда мальчик ушёл, взволнованный Капнист объявил родителям: «Из него будет большой талант, дай ему только судьба в руководители учителя – христианина!»
Что касается «учителя – христианина», то эту роль взяла на себя мать Гоголя, женщина глубоко религиозная. Однако её уроки имели на мальчика своеобразное влияние, несколько иное, чем предполагала Марья Ивановна.
«…Я ходил в церковь потому, что мне приказывали или носили меня, – признавался Николай Васильевич матери, – но стоя в ней, я ничего не видел, кроме риз, попа и противного ревения дьячков. Я крестился, потому что видел, что все крестятся».
Но один случай произвёл на мальчика особенное впечатление. «Я просил вас рассказать мне о Страшном суде, и вы мне, ребёнку, так хорошо, так понятно, так трогательно рассказали о тех благах, которые ожидают людей за добродетельную жизнь, и так разительно, так страшно описали вечные муки грешных, что это потрясло и разбудило во мне всю чувствительность».
А на деревянных воротах церквушки какой – то художник разрисовал в мрачных красках картины Ада: кипящие котлы, языки огненного пламени под ними, а в них – корчащиеся плоти грешников, и рядом – черти, вилами запихивающие тела прокаженных в кипящую воду (или смолу – по библейским сюжетам). Эмоциональный катализатор от увиденного всю жизнь пропитывал тонкую душевную ткань Гоголя нервическими импульсами.
Другими словами, Гоголь оставался холоден к формальному отправлению обряда; порою церковные церемонии вызывали в нём даже неприязненное чувство. Но зато беседы с матерью и картина Ада усилили нравственное начало Гоголя ответственностью за свои поступки. Запали ему в души и стали первым импульсом провиденческого сознания слова пророка Иакова: «
