Вначале Монтэгю не видел ничего неприемлемого в своих деяниях — они были обычны для той среды, где он находился. Исключением был только Шелдон, но исключения — не в счёт. Джулиан считал, что только плоть, а не его личное произволение влечёт его к наслаждению, и не заметил, как его душа, однажды породившая своей волей мерзейшие желания, затем сама стала лишь инструментом их осуществления.
— Вы осквернили своё тело, Джулиан, а теперь грязь тела измазала вашу душу, — сказал ему на втором курсе Раймонд.
— Вздор, Шелдон, душа — иллюзия. Все страсти порождены нашей животностью, я тут ни при чём.
— Греховное влечение поднимается не из тела, а из глубин души, не тело же ввергает вас в состояния гордости или отчаяния, не пожелание плоти приводит к зависти или ненависти! Никакая из страстей сама по себе в нашу природу не заложена. Но допуская, чтобы ваши пороки осуществлялись, вы делаете их потребностью, исходящей из сердца уже как естественные желания. Вы находитесь в состоянии страстной одержимости, ваши склонности уже правят вами.
Они спорили часто и яростно, Джулиан утверждал, что побуждения тела не должны пресекаться измышлениями ума. «Изнурение плотским голодом только разгорячит вашу фантазию», смеялся Джулиан над Шелдоном, на что тот неизменно спокойно и даже с бесившей Джулиана кротостью отвечал, что осквернение в себе образа Божьего недопустимо, нельзя мириться с тем, что марает честь, и добавлял: «когда в человеке умолкают глупые страсти, он начинает слышать, как течёт время, как поёт ночная цикада и всё живое славит Господа…» Чёртов богослов!
Джулиан зло отвергал нелепые аргументы Шелдона, но тут всё шире распространявшиеся слухи о его порочности заставили его умерить пыл. Монтэгю всегда берёг репутацию, и когда сокурсники стали сторониться его, был неприятно поражён. Джулиан понимал, что их остракизм в какой-то мере оправдан, и постепенно стал понимать правоту виконта: однажды в минуту покаянного просветления он попытался было избавиться от своих склонностей, но уже не смог.
Однако это осознанное бессилие вдруг взбесило его до яростной дрожи. Он не господин самому себе?!
Шелдон с удивлением наблюдал перемены в поведении Монтэгю. Высокомерная гордыня, ощутив свое унижение, сделала то, чего не смогли ни его уговоры, ни попытки самого Джулиана. Он будет управлять собой, решил Джулиан и прекратил свои похождения. Раймонд изумлялся. Одно греховное побуждение оказалось уничтожено другим: Монтэгю год не появлялся в местных борделях, что заставило многих говорить о его нравственном перерождении.
