Та глядѣла все съ возраставшимъ удивленіемъ.
-- Ничего-то ничего,-- фамильярно сказала она,-- такую красавицу развѣ что можетъ испортить!.. Только къ чему этакъ? Всегдашняя прическа не въ примѣръ лучше... и никто нынче такимъ способомъ не носитъ...
-- А развѣ нужно носить какъ всѣ? У меня съ утра голова болитъ, такъ легче гораздо... Ну, покажи-ка, что ты принесла? Да, это самое! Давай, я надѣну...
Это было что-то среднее между капотомъ и платьемъ, что-то неопредѣленнаго дымчатаго цвѣта и неопредѣленной, мягкой матеріи, все отороченное дорогимъ, переливчатымъ, мѣстами совсѣмъ серебристымъ мѣхомъ хинхиллы.
Алина стояла предъ трюмо, вопросительно глядя на свою высокую стройную фигуру, на свое лицо, измѣненное теперь въ этой новой прическѣ. Потомъ она выдвинула одинъ изъ внутреннихъ ящиковъ шифоньерки, вынула оттуда довольно большой, въ складномъ футлярѣ, портретъ и подала его Вѣрѣ.
-- Смотри и говори только правду, похоже? Измѣнилась, я? очень постарѣла?
Она такъ и впилась глазами въ глаза Вѣры.
Та взглянула: эта прическа! Съ портрета перевела взглядъ на княгиню и сказала:
-- Похоже, конечно, только лучше вы стали, безъ сравненія лучше!
-- Не лги! Постарѣла я?
-- Вотъ какъ передъ Богомъ! ишь что выдумали: постарѣть... да вы какъ есть барышня молоденькая... красавица... во всемъ мірѣ такой нѣту!..
Говоря это, Вѣра граціозно опустилась на колѣни, прижалась губами къ рукѣ Алины и глядѣла на нее снизу вверхъ влюбленными глазами. Алина рѣзко и съ видимымъ неудовольствіемъ отстранила ее.
-- Теперь уходи,-- сказала она: -- и какъ только снизу швейцаръ позвонить, сейчасъ же иди сюда и скажи мнѣ.
Вѣра поднялась, опустила глаза, сдѣлала постное лицо и выскользнула изъ спальни.
«Куда-жъ дѣвались эти годы?» -- думала Алина, разглядывая свой старый портретъ,-- «Будто недавно, а шесть ужъ лѣтѣ! Говорятъ, если весело живешь, такъ не замѣтишь времени! Какая неправда. Хорошо мое веселье!..»
Она спрятала портретъ, взглянула на часы и присѣла въ-низенькое мягкое кресла.
«А вдругъ не пріѣдетъ?» -- пронеслось у нея въ головѣ.
Она вся дрогнула и совсѣмъ застыла, чутко прислушиваясь. Глава ея горѣли, щеки то и дѣло вспыхивали румянцемъ, руки похолодѣли. Она считала минуты: разъ, два, три... до шестидесяти, чтобы хоть этимъ сократить ожиданіе.
Никто, никто не повѣрилъ бы, что она можетъ быть такою, никто бы не узналъ ея.
