-- Encore?-- спрашивалъ Вово при каждомъ поворотѣ;
-- Encore,-- отвѣчалъ Аникѣевъ.
На площадкѣ третьяго этажа онъ остановился у двери и, нащупавъ кружокъ электрическаго звонка, придавилъ костяную пуговку. Въ то же время свѣтъ мгновенно погасъ, и заспанный губошлепъ исчезъ, какъ призракъ; даже его калоши не было слышно.
Изнутри, у двери, раздался глухой голосъ:
-- Баринъ, это вы?
-- Я, я! Да отворяй же скорѣе, извергъ, не держи въ темнотѣ... бою-юся!-- крикнулъ Вово.
-- Кто-жъ это? не барина голосъ... чего вамъ угодно? кто такое? этакъ-то я, вѣдь, и не отопру!-- какимъ-то грустнымъ, по вмѣстѣ и рѣшительнымъ тономъ объявилъ голосъ изъ-за двери.
-- Никакъ все онъ же? Платонъ Пирожковъ?-- вопросительно шепнулъ Вово.
-- Кому-жъ другому быть... мой вѣчный Лепорелло!-- тоже шопотомъ отвѣтилъ Аникѣевъ и уже почти весело приказалъ:
-- Платонъ, отворяй!
Дверь отворилась, и передъ Вово, озаренная лампой, поставленной на подзеркальный столъ тѣсной передней, оказалась давно ему знакомая, маленькая худощавая фигура. Тѣ же рѣденькіе, прилизанные, бѣлобрысые волосы, тотъ же неестественно длинный острый носъ, огромные желтые усы, печально повисшіе съ двухъ сторонъ едва замѣтнаго за ними бритаго подбородка, унылый взглядъ широко разставленныхъ глазъ. Не человѣкъ, а дятелъ, да и только! Дятелъ былъ въ вышитой «русскимъ узоромъ» косовороткѣ и свѣтло-сѣромъ, съ барскаго плеча, пиджачкѣ, черезчуръ для него просторномъ.
Вово приподнялся на носки, раздулъ щеки, скорчилъ страшное лицо и кинулся впередъ рыча:
-- А! отворилъ! ну, теперь тебѣ капутъ!
Платонъ Пирожковъ въ одинъ отчаянный прыжокъ отскочилъ къ противоположной двери и уже готовился заорать не своимъ голосомъ, да вдругъ узналъ князя.
Онъ осклабился, причемъ его носъ выступилъ еще больше, а подбородокъ исчезъ совсѣмъ.
-- Ваше сіятельство! вотъ кого Богъ послалъ... и напугали же вы меня... шутникъ вы!
-- А ты все такой же трусъ! съ твоимъ-то носомъ!-- засмѣялся Вово, сбрасывая ему на руки свою пушистую соболью шубку и опять попрыгивая, чтобы согрѣть озябшія ноги.
-- Да что носъ!-- уныло говорилъ дятелъ, вѣшая шубку и спѣша къ Аникѣеву.-- На носъ кто нынче посмотритъ, кто его испугается... вонъ у землячка одного былъ онъ не моему чета, куда объемистѣй и словно мраморный, темно-сизый съ жилками, а все-жъ таки, лѣтъ семь это тому будетъ, напали невѣдомо кто въ верстѣ отъ села, на «шасѣ», онъ имъ -- носъ, а они хвать по переносью -- и духъ вонъ!... Ныньче народъ балованный... намедни, въ Московской части, чай, изволили слышать?
