Джефферсон и Грейс устроились у пруда на опушке леса. В воздухе висело жаркое марево, и стоячая вода была покрыта мягкой зеленой пеной, которую взбаламутили мелкие насекомые, скользившие по ее поверхности. В такую жару даже насекомые старались держаться поближе к дому.
Поев, они прилегли в тени, касаясь друг друга кончиками пальцев. Воздух пах чистотой и свежестью. Время от времени они обменивались ленивыми замечаниями о том, что жара слишком невыносимая, и ветерок, словно стремясь угодить им, приносил с собой прохладу. В эти мгновения жизнь казалась прекрасной и удивительной.
Но в этом, по мнению Грейс, и таилась опасность. Все хорошее обязательно заканчивается. Счастье существует для того, чтобы жила боль. Она схватила свой фотоаппарат и села.
Когда Финн был маленький, у него была коробочка с «сокровищами». На самом деле это была старая картонка из-под обуви, в которой лежали разные пуговицы, несколько осколков цветного стекла, отполированного морскими волнами, кусочек золотистого янтаря, внутри которого навечно застыло крошечное насекомое, засушенный морской конек, несколько камешков железистого колчедана, похожего по цвету на золото, и еще какие-то безделушки. Как правило, Финн демонстрировал свои сокровища тем, кто ему по-настоящему нравился, а когда ему становилось грустно, он раскрывал коробку и перебирал «сокровища». Грейс попробовала было обзавестись чем-то подобным, и, хотя после всех стараний ее коробочка выглядела намного красивее, внутри лежали точно такие же безделушки, — она не могла отделаться от мысли, что все это сплошные глупости. Спустя много лет, разбирая свои альбомы с фотографиями, где, подобно жукам в коллекции, были пришпилены фрагменты счастливой и беззаботной жизни, она вспомнила о коробочке с «сокровищами» Финна и подумала, что наконец и у нее появилась такая же.
— Ну все, хватит. — На лице Джефферсона появилось выражение обиженного школьника, и он поднес руку к глазам, прикрывая их от яркого солнца. Она посмотрела на него, сидящего в высокой траве, с растрепанными волосами, обиженно надувшего губы.
— Никто не видит того, что вижу я. — Направив на него объектив, она нажала спуск. — Готово, ты мой. — Она улыбнулась, и теперь, когда снимок был сделан, ее тревога улетучилась.
Когда они убрали после себя и сложили остатки в корзину, он притянул ее к себе — улыбающийся, голубоглазый, взлохмаченный — и поцеловал. Она испугалась, что сейчас лишится чувств от любви. Джефферсон отпустил ее, глядя в небо.
