, поручик Кожин. Князь был вероломно убит хивинцами, остальные возвратились ни с чем. Золото оставалось неуловимым.
«Бедный Флорио, — сострадательно подумал Артемий Петрович. — Похоже, и его ждёт судьба князя. Беневени странствовал уже третий год и всё ещё был далёк от цели. Путь в Бухарию был опасен, он вёл чрез Перейду, по караванным тропам купцов, по пескам пустынь... Бедняга, бедняга. Чуть не сгибнул в Шемахе во время бунта[21], вот уже который месяц мается в Исфахане — персиянские министры чинят ему препоны...»
«Так и со мною было, — вздохнул Артемий Петрович. — Ихние поклоны да посулы не стоят и верблюжьего помёта. Одно вероломство. Сидючи в Тихране да в Исфахане не один месяц, он тогда нагляделся да наслушался ихних посулов. Они утекают меж пальцев, не оставляя следа. Разве что сам шах повелит...
А шах-то! Он сам, прости Господи, точно жидкий навоз. Он ближнему своему министру в рот глядит, каждому его слову верит да таково поступает...»
Волынский придвинул к себе бумаги и стал читать:
«...А как сюды в Шемаху прибыли, против обещания нам учинено не было, но всякая противность показана.., пропуску нам не отказывают.., и время протягивают.., лишняя мешкота меня и моего товарища посла в полное разорение приведёт... До сих пор на свои деньги кормимся, а от сего хана, кроме квартеры, ничего не видали...»
«Да, так оно и со мною было, — жалостливо подумал Артемий Петрович. — Слова льстивы, а дела фальшивы».
«И ныне о том же доношу, что состояние моё толь к худшему идёт, яко вне всякой моей надежды... И доныне в сём проклятом месте обретаемся, и чинятся нам великие протори, а отправления себе нимало не видим».
«Да, истинно страдален. — Артемий Петрович покачал головой. — Я-то хоть сам за себя в ответе был. А у Флория на шее посол бухарский Кули-бек — «претендует явственно, чтоб я онаго содержал и кормил...».
«...Ширванский хан, — читал далее Волынский, — получил паки прямой указ от двора, чтобы нас немедленно выслать и в дорогу отправить, что чрез великие труды получили, понеже хан и по тому указу нас отправить не хотел... Лишь мы поднялись и с полверсты от того места не отъехали, а неприятели в трёх вёрстах из-за гор и появились, чего ради сочинилася в городе великая тревога...»
Там, в Петербурге, прочтут, повздыхают, может статься, да в скорости забудут. Там жалости не ведают. Он, Артемий Петрович, на своей шкуре испытал то, что претерпевает сейчас его бывший соузник. Впрочем, и здесь, в высоком губернаторском кресле, он непрестанно подвержен испытаниям. Власть, какой бы она ни была, постоянно испытывает и искушения и покушения. Эвон, и у нехристей нету мира: всяк их тайша норовит подняться выше, спихнуть брата ли, отца ли, завладеть их добром. Правда, у них всё открыто, не то что в Петербурге: шипят по углам, мажут друг друга грязью, подсиживают... Всё тишком да шепотком...
