Наблюдая сцену избиения крестьян, я сказал: «Я ужасно с вами обращался. Простите меня за все».
Крестьяне подходили ко мне один за другим, принимали мои извинения, причем некоторые даже дотрагивались до меня, желая убедиться в человеческом отношении к ним, чего они никогда не посмели бы сделать, если не верили бы в мою искренность. Когда они касались меня руками, я чувствовал удары, похожие на электрические разряды и пронзавшие меня до мозга костей. Я уверен, что именно эта непрерывная череда любящих прикосновений исцелила разрыв связки в правом запястье, который мучил меня много лет. Через неделю после околосмертного переживания и до сегодняшнего дня боль уже не была такой сильной, как прежде.
Пока перед моими глазами медленно меркла жизнь владыки в Средние века, другие прожитые мною жизни молниеносно сменяли одна другую, как иллюстрации в детской книжке с картинками, если ее очень быстро листать. Они были смутно знакомы мне, но только я пытался сосредоточиться на одной, как мое внимание перескакивало на другую, а потом на третью. Переживая эти события, я понял, что время нелинейно. Время может идти вспять, может подчиняться циклическим закономерностям, может одновременно содержать прошлое, настоящее и будущее. Я пришел к выводу, что время изобрел человек, пытаясь упорядочить свою жизнь. Но на самом деле времени не существует, по крайней мере оно не такое, каким мы его представляем. Мы сами, то есть наше сознание, являемся тем, что вытягивает наши жизни вдоль «временного отрезка».
Внезапно этот стремительный калейдоскоп остановился, и начали появляться картины другой жизни. Я сидел на пороге большого, но неопрятного дома с окнами на зеленеющее поле. По ту сторону поля тянулись другие дома, и я знал их жителей. Они выходили из своих грязных лачуг и медленно брели на полевые работы. В эту минуту в моей голове начали один за другим возникать ответы на вопросы: кто я и где я.
Я жил в горном афганском ауле девятнадцатого века, и передо мной расстилалось маковое поле. Зеленые маковые коробочки сидели на верхушках стеблей, как пломбир на деревянной палочке. Это маковое поле досталось мне по наследству от покойного отца, и теперь я был одним из крупных поставщиков опия в стране. На продаже опиумного мака я сделал огромное состояние, но оно мало меня интересовало, поскольку я был влюблен в свою собственную продукцию. Я был опиумным наркоманом.
Моему взору открылись несколько картин: вот я стою в поле и пробую маковый сок на вкус. Полевые работники надрезают маковые коробочки, чтобы потом высушить их, а я иду среди рядов макового поля, растирая смолу пальцами и облизывая их. Сок приятно дурманил, но этот эффект был несравним с эффектом готового опиума. Те же работники, которые надрезали коробочки и высушивали их, скатывали маленькие опиумные шарики для моей трубки, которую я курил по вечерам.
