пьяным голосом пропел офицер.
— Сеньора, что это за уютное ранчо?
— Лимон, — сердито ответила женщина, раздувая в очаге угли и подкладывая дрова.
— Так это Лимон? Владение знаменитого Деметрио Масиаса? Слышите, лейтенант? Мы в Лимоне.
— В Лимоне? Недурно, сержант. А впрочем, все едино. Коли суждено угодить в ад, так лучше сейчас… благо лошадка у меня добрая. Нет, ты погляди, что за щечки у этой смуглянки. Прямо яблочки — так бы и укусил!
— Да вы, сеньора, наверняка этого бандита знаете. Я сидел вместе с ним в Эскобедской тюрьме.
— Сержант, принеси-ка бутылку текилы [4]: я решил провести ночь в обществе прелестной смуглянки. Полковник?… Охота тебе о нем в такую минуту вспоминать? Да пошел он…! Будет злиться — мне все едино. Ступай, сержант, скажи капралу, пусть расседлает коней и идет ужинать. Я остаюсь здесь… Эй, курносенькая, брось ты яичницу жарить да лепешки греть — с этим и мой сержант справится. Иди-ка лучше сюда. Видишь этот бумажник с деньгами? Весь твой будет. Мое слово — закон. Соображаешь? Я, конечно, поднабрался и охрип малость… В Гвадалахаре я просадил половину, остальные промотаю по дороге. Ну, и что из этого? Мне так хочется! Сержант, бутылку текилы! Ты что дичишься, курносая? Подсаживайся, хлебни глоток… Как так нет? Испугалась муженька… или еще кого? Если он забился куда-нибудь в щель, скажи, пусть выходит… Мне все едино! Я крыс не боюсь, можешь поверить.
Неожиданно в черном проеме двери выросла белая фигура.
— Деметрио Масиас! — с ужасом вскрикнул сержант и попятился.
Лейтенант вскочил и онемел, застыв, как статуя.
— Убей их! — вырвалось из пересохшего горла женщины.
— Извините, приятель, я не знал… Я уважаю храбрецов.
Деметрио, не отрываясь, глядел на пришельцев, и губы его кривились в дерзкой презрительной усмешке.
— Не только уважаю, но и люблю… Вот вам моя рука — рука друга… Как! Деметрио Масиас отвергает ее? Это все потому, что он не знает меня, видит во мне только мою проклятую собачью должность, а не человека. Что поделаешь, приятель? Я — бедняк, а семья большая, ее надо содержать. Пошли, сержант. Я всегда уважал домашний очаг храбреца, настоящего мужчины.
Едва они исчезли, женщина крепко обняла Деметрио.
— Пресвятая дева Халпская, ну и натерпелась я страху! Решила, что тебя пристрелили.
— Сейчас же переберешься к моему отцу, — приказал Деметрио.
Она пыталась задержать его, умоляла, плакала, но он осторожно отстранил ее и мрачно бросил:
— Чует мое сердце — они опять вернутся, но уже всей сворой.
