— Как вы сказали: Питер? — послышался за спиной Иоганна незнакомый голос.
— Да, Питер! А что?
— Я спрашиваю, потому что… и я знаю одного маленького Питера, отец которого погиб у мыса Доброй Надежды.
Иоганн оглянулся и в наступившей уже темноте различил черный силуэт, облокотившегося о деревянный фальшборт человека. Старый матрос узнал в нем ехавшего на Яву пассажира, которого накануне отплытия он лично проводил в отведенную ему каюту.
— Значит вы подслушивали, а? — спросил Иоганн, глубоко затягиваясь своей трубкой.
— Нет, почему же? — последовал из тьмы ответ. — Просто я случайно слышал ваш рассказ, который не показался мне секретным.
Это кто как понимает, минхерр! Для одних он может быть секретным, а для других… Разные есть люди на свете…
— Вы хотите сказать, что во время кораблекрушения одни всплывают, а другие тонут. Не так ли?
— Может быть, и так, минхерр! Но почему вас интересует эта печальная история со старой „Голландией“?
— С „Голландией“ нет, но вот история с семьей вашего друга Дальгаарда меня, быть может, и интересует! Мир не так велик, Иоганн, хотя океан и кажется нам безбрежным. Не думаете ли вы, что это так?
— Господа обыкновенно не особенно-то считаются с тем, что думают простые матросы, минхерр. Каждый заботится о своем собственном доме и тянет подстилочку к себе.
— Вы очень неприветливы, Иоганн. Говорят, что моряки отличаются гостеприимством, — я бы о вас этого не сказал.
— Не люблю людей, минхерр, которые вмешиваются в чужие дела, когда их об этом не просят.
Хасскарл понял, что матросы считают его чужим и ему не доверяют.
— Извините, Иоганн, что я помешал вашему рассказу, — тихо промолвил он и медленными шагами отошел на другой конец палубы.
Все эти три дня ему было скучно… Но вот и с матросами ему не повезло. Они избегали его общества.
Когда он ушел, матросы замолчали. Наступила напряженная тишина, и только было слышно, как бьются волны о борт корабля и где-то высоко над головами плещутся паруса.
— Продолжай, дядюшка Иоганн! Человек ушел! — нарушил юнга Августин общее молчание.
Иоганн потянул из своей трубочки, но она погасла. Тогда он вынул ее изо рта и с досадой выбил о толстую подошву своих грубых матросских башмаков. Для него самого была неожиданна та грубость, которую он совершенно без всякой причины проявил в отношении незнакомого ему юноши — пассажира корабля. Поэтому он чувствовал угрызения совести.
— Ну, малый, ступай спать! Уже поздно. Теперь не время для разговоров, — сказал он. — Сами не знаем, что нас ожидает завтра. — Он протянул в темноте мозолистую руку в рубцах от корабельных канатов, погладил ею растрепанные волосы юнги, потом непривычным жестом притянул его к себе. Тепло, исходившее от тела Августина, успокаивающе разлилось по его жилам.
