В знак одобрения студенты застучали кружками по столу.
Петер Арендс почувствовал, что теряет сознание. Он покачнулся и сполз со стула.
За столом громко захохотали.
Тогда незаметным кивком головы фон Шлетов подал знак Гансу Зелле. Тот с помощью одного из фуксов поднял и вынес из комнаты бесчувственного Арендса.
Осенний дождь не переставал.
Извозчик Франц терпеливо дожидался со своей пролеткой и хромой лошадью перед трактиром. Он весь продрог сидя на козлах в широком пальто и выцветшем от солнца и непогоды, когда-то черном и блестящем цилиндре.
Ганс Зелле и его коллега привычным движением бросили в пролетку бесчувственное тело своего товарища. Франц очнулся и молча дернул вожжи.
Это происшествие не произвело на сидевших в трактире абсолютно никакого впечатления. Все продолжали пить и веселиться, а кто был послабее, выходил на чистый воздух. Только двое из собутыльников проявили неслыханную выдержку: старшина и фукс-майор, — тем самым они подавали своим питомцам пример, как нужно опоражнивать кружки.
В ночной тишине раздавался неторопливый, неровный цокот копыт хромой лошади, везшей свой безмолвный груз на студенческую квартиру… Вперемежку с ним доносились звуки старой студенческой песни: „Vivat academia, vivat professores!..“
В Роттердаме — письмо, маленький воришка. Контора ван Снуттена. На клипере „Голландия“.
Стоя перед открытым окном гостиничной комнаты, Карл полной грудью вдыхал свежий утренний воздух. Ему казалось, что в легком дуновении ветра он чувствует дыхание моря, хотя до него было около двадцати километров.
С улицы доносился шум множества человеческих голосов, тяжелый конский топот по мостовой, выкрики уличных торговцев. И все это отражало напряженную жизнь, начинавшуюся с самых ранних часов дня.
Прошел уже целый месяц, а Хасскарл все еще не мог привыкнуть к новым условиям жизни и продолжал с интересом изучать этот крупный центр западноевропейского побережья. Однако сознание, что подходит к концу тягостное ожидание корабля, который должен был унести его к берегам Ост-Индии, ободряло его и он уже не жалел о проведенных в томительном ожидании днях. Но стоило ему задуматься о своем положении в Роттердаме, как его еще сильнее тянуло на родину — туда, в Кассель, Бонн, куда угодно, только подальше от шума и сутолоки этого чужого города, где каждый думал только о деньгах и прибылях.
Безделье начинало его тяготить. Проходили дни и недели, и ему казалось, что он сидит как немощный старец, со скрытой тревогой ожидающий, что принесет ему завтрашний день.
