— За Сталина, — отозвался я. Да простит меня Бог.
В конце 1988 года отделения “Мемориала” были уже в 200 с лишним советских городах. Между мемориальцами начинался спор о том, стоит ли ограничиваться периодом сталинских репрессий или говорить обо всех событиях — от первых арестов и казней при Ленине до смерти в лагере в декабре 1986 года писателя-диссидента Анатолия Марченко. Другими словами, некоторые члены “Мемориала” начинали говорить не только о “сталинских отклонениях”, но и о преступной сущности всего советского режима.
В “Новом мире”, “Неве” и других журналах начали выходить статьи, критиковавшие не только Сталина, но и Ленина и саму революцию. В январе 1989 года Юрий Афанасьев председательствовал на двухдневном конгрессе “Мемориала”. Один из руководителей политбюро, Вадим Медведев, пытался не допустить проведения этого конгресса, приводя невразумительные причины: “не разрешено”, “не санкционировано”. Сахаров позвонил Медведеву и сообщил, что политбюро здесь ни при чем. “Если вы не пустите нас в зал, мы проведем конгресс в квартирах по всей Москве”, — сказал академик. Медведев сдался, и конгресс состоялся. КПСС теряла контроль над историей, а партия, которой неподвластно прошлое, не может быть уверена и в будущем.
Но, несмотря даже на то, что “Мемориал” расширил область своих исследований, его главная цель не изменилась: отдать дань памяти погибшим, возвращать им имена. Некоторые молодые историки и волонтеры работали самостоятельно: они собирали сведения об арестах, казнях, ссылках. Другие тщательно изучали учебники истории и добились впечатляющих успехов: партии пришлось согласиться переписать школьные и вузовские учебники, отменить государственные экзамены по общественно-политическим дисциплинам, а некогда обязательные университетские курсы по марксистско-ленинской философии и научному коммунизму стали такими же факультативными, как курсы по плетению корзин.
Никто не понимал задачи “Мемориала” так буквально, как журналист Александр Мильчаков, сын генерального секретаря ЦК ВЛКСМ, начальника одного из крупных промышленных ведомств. Мильчаков вырос в Доме на набережной. Ребенком он видел охранников во дворе: при себе у них были футляры, будто бы для скрипок. “На самом деле в футлярах были автоматы, — рассказал он мне. — Они всегда были готовы к делу”.
50-летний Мильчаков по-прежнему жил в той же квартире, где вырос. Один из главных активистов в “Мемориале”, Мильчаков решил ограничить свои расследования единственной темой. В книге “К суду истории” Рой Медведев утверждал, что в разгар чисток в конце 1930-х убивали около тысячи человек в день. Мильчаков хотел знать, где похоронены расстрелянные в Москве.
