Мне нравился этот нескладный «БМВ» с его торчащими на обе стороны цилиндрами, Шиве тоже. У машин есть пол, и «БМВ» был дамой царского рода. Сколько себя помню, низкий рокот ее мотора звучал рядом по утрам и поздно ночью, когда Земуй уезжал на работу и возвращался. Я слушал удаляющуюся поступь его тяжелых башмаков, и мне делалось его жалко. Я представлял себе, как неуютно ему брести домой в одиночестве, особенно в дождь. Длинный плащ и пластиковый капюшон не спасали, все равно промокнешь.
Через пять минут я услышал, как скрипнула кухонная дверь. Вошла Генет в моей пижаме, из которой я вырос.
Давнишней злости не было и в помине. Ее сменило незнакомое выражение: печаль. Волосы у Генет были откинуты назад и повязаны голубой лентой. Какая-то она была вялая, отстраненная, будто мы расстались пару лет тому назад.
— Где Шива? — спросила она, садясь напротив меня.
— В нашей комнате. А что?
— Ничего. Так.
— Хему и Гхоша вызвали в больницу.
— Знаю. Они сказали маме.
— С тобой все хорошо?
Она пожала плечами. Глаза ее смотрели сквозь светящуюся шкалу «Грюндига» на какую-то отдаленную планету. На правой радужке у нее было размазанное пятнышко, след от попавшей искры. Это случилось, когда мы маленькими детьми раздобыли где-то целую ленту винтовочных капсюлей и принялись колотить по ним камнями. Изъян был заметен только с близкого расстояния и под определенным углом, а то, что глаз чуть косил, только придавало ей мечтательный вид.
Хрипела китайская радиостанция, дребезжащий женский голос издавал звуки, которые невозможно было воспроизвести. Мне стало смешно, но Генет даже не улыбнулась.
— Мэрион? Сыграешь со мной в жмурки? — Голос у нее был нежный, мягкий. — Один-единственный разик.
Я застонал.
— Ну пожалуйста…
Ее настойчивость поразила меня. Словно ее будущее было поставлено на карту.
— Ты пришла только ради этого? Шива уже в постели.
— Сыграем вдвоем. Прошу тебя, Мэрион.
У меня язык не поворачивался отказывать Генет. Только вряд ли ей повезет больше, чем днем. Еще сильнее расстроится, вот и все. Но если она так настаивает…
За окном чернела беззвездная ночь, чернота просачивалась через занавески в дом и проникала мне под повязку.
— Я передумал, — сказал я в пустоту.
Она и ухом не повела, завязывая второй узел на мешке из-под рисовой муки, что нахлобучила мне на голову. Только рот остался открытым.
— Ты меня слышишь? — рассердился я. — Я так не хочу, мы так не договаривались.
— Ты жульничал? Признаешься? — Голос был вроде как не ее.
