– У нас уже несколько дней не было связи с вашими. А подозрения возникли недавно.
– Да не подозрения, а уверенность, – поправила Ева.
Фалько снова полуобернулся к ней:
– И уверенность, я вижу, непреложная.
– У меня есть основания.
Он задумался еще на миг.
– Чего же вы ждали?
– Брат собирался сказать тебе об этом сегодня вечером, – ответила Кари. – Потому что хотели пригласить тебя поужинать. К нам домой.
– Благоразумно ли?
– Вполне. Встретили в кино старого друга семьи, позвали ужинать – что может быть естественней? Ты, Ева, мы с Хинесом…
– А она зачем? – Фалько показал на Еву. – Тут какие мотивы?
Кари засмеялась:
– Это Хинес придумал, и, по-моему, неплохо. Познакомился сегодня, она тебя заинтересовала… понравилась…
– Это правдоподобно?
– Что Ева тебе понравилась? А разве нет?
Фалько и Ева встретились глазами. Она тоже улыбалась. Можно подумать, сказал он себе не без удивления, что мы тут затеваем легкий студенческий флирт. А меж тем запросто можем отправиться в каталажку, если не прямиком к стенке.
– Тебя это не смущает? – спросил он Еву.
– Наоборот, – ответила та, явно забавляясь ситуацией. – Я считаю, что и это удачно придумано.
– Значит, мы с тобой друг другу приглянулись?
– Именно.
– Сильно?
Она выдержала его взгляд на секунду дольше, чем было нужно.
– В меру.
Теперь уже засмеялся Фалько. Потом обернулся к Кари посмотреть, как реагирует на происходящее она, и стал смеяться еще пуще.
– Нет ничего лучше свободной любви, да? Особенно во времена войн и революций… Станем жить и любить, ибо завтра умрем…[19] И так далее.
Он заметил, что Ева Ренхель слегка напряглась.
– Ну не довольно ли? Ты всегда шутишь над этим?
– Над любовью?
– Над тем, что тебя убьют.
Губы Фалько искривились в жестокой усмешке:
– Если смогут.
Потом скользнул быстрым взглядом по ее фигуре, обтянутой и обрисованной туго подпоясанным кушаком макинтоша с поднятым воротником. Белокурые коротко остриженные волосы, не закрывавшие длинную крепкую шею. Пухлые, красиво вырезанные губы, не тронутые помадой. Когда она шла, держа его под руку, он ощущал близость ее теплого и крепкого тела, и она была приятна ему и так же естественна, как сама жизнь, как сама плоть. Ее не смущало, что она стоит почти вплотную, сделал он вывод. И пальцев с обломанными ногтями и желтыми пятнами не стеснялась ни в малейшей степени. Она была уверена в себе – ей приходилось быть такой ради того, что она делала. Того, что делали они обе. Тысячи мужчин содрогнулись бы от одной мысли об этом.
