Когда Шпеер узнал о готовящемся приказе, он примчался к Гитлеру, но тот отказался его выслушать. Шпеер покинул Берлин.
Он носился от гауляйтера к гауляйтеру, с заводов на фабрики, с фабрик на шахты, повсюду требуя неповиновения готовящемуся приказу.
Гитлеру это было известно, но он ничего не предпринимал против мятежника. Другая тайная мысль волновала его: восстание ли это против его мероприятий или против него самого? Первое он мог простить, второе — никогда! Приказ оставался лежать на столе неподписанным.
Но вот, 26 марта Шпеер вернулся в Берлин. Прямо с дороги, даже не приведя себя в порядок, он спустился в бункер. Гитлер знал о его возвращении; взвинченный, он метался по кабинету, стараясь представить себе, во что выльется эта встреча.
Но он умел, когда нужно, овладеть собой. Когда Шпеер вошел, они некоторое время молча стояли друг против друга. Потом Гитлер сказал:
— Шпеер, мне все известно.
Шпеер отвечал:
— Я знаю, мой фюрер.
— Вы знаете, что вам за это грозит?
— Знаю.
Гитлер медленно обошел вокруг стола и остановился перед гостем, не отрывая от него тяжелого взгляда.
— Шпеер, — глухо сказал он, — вы же верите, что не все еще потеряно?
— Нет, мой фюрер! Война проиграна. Я не хочу вас обманывать, как это делают некоторые подхалимы.
Гитлер хотел было протянуть к Шпееру обе руки; но левая не поднялась, вместо этого часто задергалась. От бедра вниз исходила нехорошая пульсирующая немота. Чтобы не потерять равновесия, он тяжело шагнул назад и прислонился к столу.
— Шпеер… послушайте… — Он сам не узнавал своего голоса, таким он был неровным и просительным. — Вы ведь еще можете… хотя бы питать надежду? Ведь есть же хоть какая-то надежда?
Шпеер хотел что-то сказать, но Гитлер остановил его:
— Нет, не отвечайте! Не сейчас. Завтра… завтра скажете. А сейчас идите и… подумайте! Если завтра решите, что еще можете надеяться, меня это удовлетворит и… все останется по-старому. А сейчас уходите!
Последние слова он выкрикнул почти на истерической ноте и повернулся к гостю спиной…
Теперь, припомнив эту сцену, Гитлер не чувствовал раздражения. Таковы уж были его отношения с этим человеком, с которым они столько помечтали о перестройке послевоенной Германии, о новом Ренессансе в архитектуре городов, — Линца, Мюнхена, Берлина…
Когда на следующее утро Шпеер явился с ответом, Гитлер едва мог скрыть волнение.
— Да, Шпеер, я вас слушаю.
И опять, как и накануне, в воздухе повисло почти физически ощутимое напряжение. Наконец, Шпеер сказал:
