Я отвечал:
— Этот ход единственный и лучший!
— Это гибельный ход! Это доказано!
— Для вас доказано, потому что все вы — ничтожества! Я… — Крики возмущения покрыли мой голос. Среди них я расслышал окрик короля!
— Белый конь, я вам приказываю!
Но я не слушал. Я с презрением отвернулся и тут же столкнулся взглядом с Гарсом.
— Я боюсь, — умоляюще говорил он, — я не выдержу… Веста…
А я, оправившись, отвечав:
— Не бойся! Победа — это средство, а не цель. Слава не приходит к тому, кто топчется по проторенным дорожкам!
Гарс вытер лоб платком и нерешительно протянул руку ко мне.
— Бери же, бери! — надрывался я.
Он взял; его пальцы были холодны и дрожали. На момент нехорошее предчувствие шевельнулось во мне, но я отогнал его.
— Ставь! — прокричал я, намеренно тяжелея в его руке.
Все замерло и на доске и в зале, когда я опустился на черный квадратик. Противник недоуменно взглянул на Гарса, затем склонился над доской.
Поначалу все шло, как я задумал, но затем, с усложнением ситуации, Гарс начал выказывать колебания. А с этим нарушалась и связь между нами, и мои сигналы уходили в пространство.
Вот наш офицер под ударом.
— Пешку! — кричу я. — Пешку!
Но Гарс не видит; он смотрит мутным взглядом в сторону, затем медленно протягивает руку к туре.
Больше я не мог выдержать. Я закрыл глаза и теперь был в неподвижности чувств, как в трансе. Я знал — это конец! Только раз взглянул — не на доску, а в зал: Веста сидела рядом с богато одетым мужчиной; он что-то ей шептал, а она улыбалась.
* * *
Иначе и не могло закончиться — я это предчувствовал: ночью состоялся суд! Он длился недолго, все было ясно, и бедный офицер — он успел искренне привязаться ко мне — напрасно пытался меня защищать. Сознаюсь, я мало ему помог; на все вопросы обвинителя я отвечал презрительным молчанием и тоскливо поглядывал на диван. Гарс, одетый, лежал, не подозревая, что происходит. Пустая бутылка и стакан стояли рядом на полу. Он бредил, но слов нельзя было разобрать.
Потом послышались крики, гневные голоса — впрочем, может быть, я путаю, может, ничего этого не было, а было раньше? Не помню, помню лишь, как откуда-то, словно с потолка обрушился на меня сухой как выстрел приговор:
— За измену короне — осужден на смерть!
Пошляки! Они даже это слово не сумели выговорить должным образом!
Наступило глухое молчание. Я стоял и смотрел поверх их голов, не замечая их, но зная, что они — все! — уставились на меня. Я испытывал на себе странное давление. Постепенно оно усиливалось, я чувствовал, что задыхаюсь, происходящее казалось мне фантасмагорией: ведь я не знал, что у них такой запас злобы, и уж совсем не подозревал, что взгляд может стать инструментом убийства! Кто дал им право? Я обернулся к офицеру: он смотрел в сторону; в глазах у него стояла мутная горечь.
