– Конечно.
Терещенко на миг склоняется над детской кроваткой, в которой спит младенец.
– Если меня поздно не будет, не волнуйся – возможно, придется задержаться. Я постараюсь позвонить. Спи, Марг.
Она послушно закрывает глаза.
Подъезд дома
Гучков и Терещенко спускаются по лестнице.
На первом этаже возле дверей стоят несколько офицеров во французской форме.
Когда Терещенко с Гучковым проходят мимо, офицеры здороваются.
Один из них – рослый, с живым насмешливым выражением интеллигентного лица – подходит к Терещенко и Гучкову пожать руку.
– На этот раз все серьезно? – спрашивает он.
– Пока не знаю, Дарси, – отвечает Терещенко.
– А вы что скажете, господин Гучков? – француз закуривает, он явно мало спал этой ночью – глаза слезятся, на веках красная кайма, но мимика у него, несмотря на усталость, весьма выразительная. – Нам стоит волноваться?
– Был бы рад вас успокоить, Дарси, но не могу. Сами видите, что в городе стреляют, но сомневаюсь, что за одну ночь фронт развалится.
– О… – француз поднимает одну бровь, – понятно, что не за одну ночь. Не смею задерживать вас, господа! Будем ждать возвращения де Люберсака. Может, хоть ему что-то разъяснят!
– Им уже сообщили, – говорит Гучков вполголоса, выходя в сырое февральское утро. – И англичанам сообщили. И американцам. Всем уже сообщили. Революция в воюющей стране! Фронт рядом! Представляешь, какая сейчас начнется неразбериха?
– Или Протопопов пришлет войска, – возражает Терещенко, садясь в ожидающую их пролетку. – И наведет порядок. И никакая неразбериха не начнется. Ни здесь, ни на фронте. Везде будет тихо, как зимой на деревенском кладбище…
– Вот поэтому, – Гучков садится рядом с ним и запахивает свой барский меховой воротник так, чтобы наполовину спрятать лицо от ветра, – я тебя и позвал. Мужчинам не принято говорить комплименты, но я скажу… Ты не трус, и не болтун, и не дурак – на тебя можно положиться. Я уверен – ты не предашь, а я воевал, людей чувствую кожей. Впереди несколько дней, когда все решится. И если мы не сделаем, что должно, то второго шанса нам не видать. А для нас все кончится очень даже печально… И не только для нас, Миша, для все страны. Мы – ее последняя надежда.
Февраль 1956 года. Архив КГБ СССР.
Комната для чтения документов
В комнате сильно накурено. Висят сизые пласты дыма.
– Слушай, капитан… А зовут тебя как? – спрашивает Никифоров. – Неудобно же… Капитан да капитан. Я вроде не в форме, человек сугубо гражданский… Давай, что ли, по имени? Мы ж почти погодки!
