Когда она предстала, наконец, перед воспитателем, то подумала, что все-таки она, эта воспитательница была единственным человеком на свете, которого она боялась в своей жизни, и что он самый замечательный ребенок на свете. Он тоже так подумал, потому что неожиданно для себя и для нее чмокнул ее в нос и так резво скинул ботинки, что ей снова показалось: именно вот для этого момента, как и для момента, когда, поставив, наконец, санки, они бежали с ним за руки к двери воспитательской, она и родилась на свете.
Он открывает ей дверь и слегка отстраняется, позволяя пройти. Он сурово указывает ей на разбросанные вещи сына, которые она послушно собирает.
– Черт бы тебя!.. – вертится у нее на языке, но она так этого и не успевает сказать, потому что – устала. Ради справедливости, стоит заметить, что она, действительно, никогда не складывала одежду как нужно, вечно ее разбрасывала, плохо готовила. Ради той же справедливости стоит отметить, что в последний раз она видела его не в тот день, когда он уехал, так и не поступив в институт, а в тот день, когда они так глупо утопили в пресной воде несчастных лягушек. А еще она каждый вечер, засыпая, все равно видит его во сне. Он бежит к ней вдоль пирса, мокнет рядом в темной парадной, целует в губы, всегда таскает на руках и встречает на пристани. Он и сейчас ее ждет. Он почти такой же, как был тогда, «остолоп» и «барашка упертый». Иногда ей кажется, что она все-таки ушла тогда из каюты, но в тот самый момент, когда ей так кажется, он вдруг так отчаянно зовет ее во сне, и так горько начинает плакать, что у нее нет, ни доли секунды увидеть что-то еще, досмотреть сон. Перед глазами только два самых мрачных и зареванных лица на свете. А еще ей иногда, очень редко, но кажется, что она не порвала с той сектой по приезде из Америки. Ведь в этой жизни все может быть. Это только сейчас Маша понимает, что детство – не самая лучшая пора жизни. В детстве все кажется нестойким, странным, иногда невесомым. Ожиданий много, а фантазия бурлит внутри таким неумеренным ключом, что, порой, даже ручки в машине, за которые можно уцепиться, кажутся то щупальцами, то частью собственной руки, то лучшим другом из какой-то вчера прочитанной на ночь сказки.
