Слегка прихрамывая (упал с крыши, которую чинил, а у нее муж на машине только что разбился насмерть, а я и пожалел), он поднялся, неловко согнулся и подлил себе еще рому из бутылки. На Машу посмотрел уверенно, и как тогда, давно – прямо в глаза. Такого быть не могло, но было, и Славка был – такой же точно, открытый, неуверенный в себе, добрый, и совсем-совсем – несчастный, как будто жизнь его обманула, унизила, но он этого так и не знал, не понял, не заметил. Гордый, как прежде. Маша гладила его русые волосы и плакала. В пять утра она вышла в коридор из его каюты и закрыла за собой дверь.
На следующий день, как ни в чем не бывало, она вышла из каюты и отправилась с Кириллом на завтрак. Славки не было. Маша как будто одеревенела. Самое страшно было то, что она теперь чувствовала его, Славкино присутствие. Как будто грудь вросла в него. Вот в этот самый момент она знала, что он где-то сидит и пьет виски. Ей казалось, что она даже могла с точностью сказать, в какой части парома это было. Стало немного жутко, не по себе. Ей хотелось как-то распрощаться с Кириллом, хотя бы на секунду. Она не собиралась уходить, искать Славку, не собиралась ни с кем ссориться, что-то выяснять или рассказывать, но она должна была хоть на мгновение остаться одна, чтобы вновь, хотя бы представить его присутствие рядом, его тепло. День прошел как каторга на каких-то теплых островах, где одновременно включили весь возможный в мире свет и одновременно утеплили атмосферу до ста градусов по Цельсию. Кирилл отчаянно рассказывал о том, что именно он должен успеть сделать в Хельсинки, и Маша покорно следовала за ним, пытаясь сообразить, каким образом она могла отделаться от этого ощущения Славкиного присутствия, чтобы совершенно не сойти с ума, то есть выдержать то время, которое оставалось до возвращения на паром.
Когда они шли по пирсу и уже почти что подходили к парому, огромный корпус которого выступал из-за серо-бетонного здания с огромным цветным плакатом с изображением улыбающейся финской супружеской пары, Маша вдруг внутренне встрепенулась. Чувство стыда было столь сильным, что ей вдруг захотелось срочно покаяться, рассказать Кириллу о встрече, да и о том, что творилось у нее в душе. Она понимала, что желание было сиюминутным, как и растущее ожидание истерики, которая никак не могла начаться, но подступала к горлу, щекотала все внутри, активно напоминая о том, что в какой-то момент ее не удастся удержать, и она вырвется наружу. Обида на Кирилла улетучились, как будто все недомолвки разом растворилось в ощущении внезапного счастья, которого она не только не ожидала, но о котором уже давно перестала мечтать, и которое на нее вдруг обрушилось. Осознав это счастье, однако, Маша каким-то внутренним чутьем ощутила и его скорый конец, просто физически почувствовала пустоту, полную зияющую пустоту, которая следовала за этим счастьем как тень. Славки не было рядом с ней сейчас, но его и не могло в принципе быть рядом с ней по каким-то причинам, которых она не знала, не могла придумать. Кирилл, на удивление, ничего не замечал. Удивляться было особо нечему, ведь он никогда не отличался особым вниманием к Маше, особенно последнее время, но на этот раз, его поведение было каким-то особенно спокойным, и вел он себя как-то благонравно, достойно. Маша вновь и вновь пыталась собраться с мыслями, но они, как будто бы, улетучились. Воля не то, что отказывала ей, нет, внутреннее напряжение было столь сильным, что она в принципе не понимала, что нужно делать или говорить, как такую ситуацию контролировать или разрешить. Сначала она подумала, что потеряла паспорт, который долго искала в сумке, потом вспомнила, что забыла свою куртку в кафе, потом вдруг, ошарашено, пошла не в том направлении, не заметив, что посадка была, как обычно в левом терминале, а не в правом. Обычно в таких ситуациях приходила какая-то помощь извне, встречались незнакомые или знакомые люди, что-то гремело, ломалось, какая-то бытовая мелочь приводила в движение и мозг, и весь организм. Сейчас же она шла по трапу в каком-то совершенно непонятном для себя состоянии транса, не в силах сосредоточиться. Единственным спасительным решением было выпить немного коньяка, но она почему-то старательно отбрасывала эту мысль, боясь, что наговорит лишнего, ударит стаканом по иллюминатору, сделает еще что-то совершенно ужасное.
