* * *
…В тот момент Маша много подрабатывала на уроках иностранного языка, который сама и выучила в быстром режиме (очень нуждалась в деньгах), поэтому отказать давать уроки французского Танечке она не могла. Кирилл отнесся к идее равнодушно, но «против» не был. Он редко бывал «против» чего-либо.
Квартира Танечки была в Купчино, и Маша ехала туда совершенно спокойно и целенаправленно как на обычные приработки. Танечка открыла дверь и на этот раз показалась Маше какой-то даже особенно красивой. Настолько красивой, что Маша даже глаза от испуга зажмурила. Этакая Сандра 80-х, только помолодевшая, и, казалось бы, совершенно не осознающая, что она Сандра. Танечка вспомнила, что была инженером, на работе теперь была занята ужасно, поэтому заниматься французским языком начала бодро и почти каждый день.
Продолжались занятия месяц. После урока они неспешно разговаривали на освещенной красным светом кухне, так долго, что Маша уже переставала различать силуэты проходящих за окном прохожих. Танечка была боевой до умопомрачения, много рассказывала Маше о Ванге, мистике, энергии, своей непростой жизни, деньгах, мужчинах и еще о чем-то, что Маша пыталась уловить в ее резких движениях и красивых глазах. Было удивительно слушать, с каким рвением она рассказывала о своих мужьях. Даже то, что ей было больно и обидно ни на секунду не оставляло сомнение, что она властвовала над мужчинами, как и над их карманами. Ее распахнутые черные глаза преображались, светились дьявольским фосфорическим блеском как у волчицы из детского ужастика, от которого невозможно оторваться. Она краснела и все внутри ее, казалось, клокотало, дымилось от скрытого в груди чувства. Было странно выходить из квартиры и слышать ее с придыханием глубокий шепот, который постепенно начал Машу преследовать. Как-то вдруг совсем раскрасневшись, она обмолвилась, что ее родственники тоже похоронены на Серафимовском кладбище, как и Машины. Было в этой фразе некоторое подтверждение того важного, установившегося между ними, поэтому Маша, неожиданного для себя, с радостью согласилась учить французскому языку ее старшего четырнадцатилетнего сына.
Когда Маша начала заниматься с Алешенькой, то стало ясно насколько он избалован и одинок. Почему он проникся к ней, она и сама понять не могла. Дети легко чувствуют привязанность, даже если она, в большей степени направлена к их матери, и особенно, если эта привязанность носит странное свойство. Чувствуют и все. Маша пыталась выложить ребенку все, что знала – абсолютно все, было от этого чудно и приятно, и она с потаенной радостью видела, как он преображался, когда она приходила, как будто чувствовал, что ему, ему одному, выписали самого лучшего, то есть терпеливого педагога откуда-нибудь из Калифорнии, Сан-Франциско или Гавайских островов.
