– Эй, Коротышка, поговори лучше ты с этим парнем. Наверняка ему нужен Джо Варленд.
Замухрышка осмотрел меня с обычной для этой братии подозрительностью. Я подошел и сел рядом с ним.
– Джо Варленд помер, парень, – процедил он сквозь зубы. – Зимой.
Я снова описал его – его пальто, его котелок, его беззвучный смех и привычно настороженный хищный взгляд.
– Ну точно он, Джо Варленд. Только можешь его не искать, помер он.
– Я хочу кое-что о нем узнать.
– А что узнать-то?
– Ну, например, чем он занимался.
– А я почем знаю?
– Послушай! Я не из полиции. Просто хочу узнать, какой у него был характер, привычки. Он сам давно в могиле, так что ты его уже никак не подведешь. А я никому ни слова, железно.
– Ну-у... – он медлил, сверля меня взглядом, – очень он любил на поездах кататься. А в Питтсбурге устроил какую-то драку, и его повязал легавый.
Я кивнул. Теперь кое-что начинало проясняться.
– А на что ему дались эти поезда?
– Кто ж его знает, парень?
– Но ты наверняка что-то слышал, а? И тебе наверняка пригодятся лишние десять долларов?
– Пригодятся, – нехотя подтвердил Коротышка, – но слыхал я только одно, что будто бы он в поездах работал.
– Работал?
– Об этом своем бизнесе он никогда не рассказывал. Обрабатывал дурех всяких, которые одни разъезжали в поездах, без присмотру. Про эти его шашни мало кто знал, парень он был хитрый, умел зубы заговаривать, но иногда приезжал сюда с набитым кошельком и намекал, что у него щедрые подружки.
Поблагодарив Коротышку, я протянул ему десятку и вышел на улицу, переваривая услышанное; сам я ни слова не сказал о последней поездке домой неотразимого Джо Варленда.
Эллен на Пасху не приехала, а если бы даже и при-ехала, я бы все равно ничего ей не рассказал... зато летом мы виделись почти каждый день и подолгу болтали – обо всем, кроме этой истории. Иногда она неожиданно замолкала и придвигалась поближе – и я знал, о чем она в этот момент думает.
Конечно, этой осенью она уедет, а мне еще два года учиться в Нью-Хейвенском университете; но теперь мне не кажется, что все так уж безнадежно, как казалось тогда, зимой. Она стала моей – в каком-то смысле. Даже если я ее потеряю, она останется моей. И потом... а вдруг? Но как бы ни сложилось, я всегда буду ей принадлежать.
