Рыжая собака лизала постаревшее в одно мгновенье на шестьдесят шесть лет, шесть месяцев, шесть дней и шесть часов мертвое лицо Бакалавра, пока следующий удар молнии не отправил и ее в пространство Вечной Жизни и Вечного Скитания.
Дуб горел всю ночь. Разбрасывая искры, поджигая сухую траву и смолистые кусты можжевельника, ветер гнал огонь вниз по склону. Люди в панике покидали свои жилища, со страхом наблюдая, как пожар, подобно потоку раскаленной лавы, несется к городу, но, дойдя до дома Бакалавра – он первый был на пути огня – неожиданно погас. Дуб еще догорал, когда Мальчик разнес по городу слух, что пожар – дело рук Бакалавра: неожиданно постарев, он впал в слабоумие, поджег дуб и хотел спалить весь город, но удар молнии испепелил его самого.
Весть о смерти Бакалавра обрадовала горожан. Сначала они поделили имущество, оставленное городу по завещанию, потом разграбили дом, а когда выносить стало нечего, сняли окна и двери, разобрали по кирпичику стены и долго бегали по двору, ловя обезумевших от страха кур. Кто-то хотел выполнить единственную просьбу Бакалавра – повесить Рынду на рею строящегося на стапелях корабля, но местный Падре потребовал уничтожить Рынду, чтоб она никого не смущала разговорами о Танце Звезд и Звоне Утренней Тишины. Рынду выкинули во двор, и несколькими ударами тяжелого молота раскололи ее. С последним ударом из Рынды вылетел Звон Колокола из далекой северной страны. Покружив над городом, он вошел в звоночек, висящий над входом в портовый кабак. Ему, несущему в себе звон благородного сплава и голос частицы тела Святого Великомученика, обидно было звякать ржавой железкой, отмечая приход и уход посетителей, но это помогло ему дожить до того дня, когда в кабак вошли матросы с приплывшего накануне в порт корабля, потребовали водки, напились и устроили драку, ругая друг друга на языке, на котором молились монашки, и по заказу которых когда-то был отлит его Колокол.
В тот же день, во время вечерних склянок, Звон переселился в корабельную рынду и узнал от нее, что корабль с грузом колониальных товаров держит курс в далекую северную страну, в порт, от которого Звон легко мог добраться до женского монастыря и Колокола, давшего ему жизнь.
Возвращение к родным берегам было не очень долгим, но крайне скучным. Рында, приютившая Звон, была неразговорчивой, звук склянок, которые она отбивала несколько раз в сутки, был тусклым, что понятно – ее, как и сотни других, отлили на заводе уставшие от жизни мастера из сплава, не содержавшего ни грана чистых благородных металлов, но пропитанного болезнями и нищетой. Рынду не интересовали рассказы Звона, а непонятные нотки, помимо воли появившиеся в ее звучании, раздражали. Звон это чувствовал. Перед наступлением часа склянок он сжимался в комочек и забивался в металлическую дужку на куполе рынды, где веревка крепления почти полностью заглушала его голос. И только когда птицы принесли на своих крыльях воздух родных берегов, Звон, зазвучав полным голосом, заглушил рынду и перелетел к колоколу в церкви маленькой прибрежной деревушки, где священник служил Рождественскую службу, исповедовал прихожан после долгого поста, отпускал им грехи, и те, едва выйдя из церкви, снова начинали грешить чревоугодием, пьянством и блудом, наполняя воздух острыми запахами жизни и благовеста, от которых Звон захмелел и ощутил Невыносимое Счастье от звуков знакомой речи.
