– Н-нет, – начинаю откровенно дрожать и натягиваю футболку на колени, чтобы хоть как-то прикрыть замерзающие ноги.
– Что ж, тогда мне стоит ввести тебя в курс дела. Прогрессирующий порок сердца – это…
– Не стоит разъяснять, Господин, – я поднимаю ладонь в останавливающем жесте и судорожно сглатываю, леденея уже изнутри. – Моя семья сталкивалась с таким диагнозом. Я знаю, что такое порок сердца, – произношу это как можно более твердым голосом, но на последней фразе он все равно надламывается, и я замолкаю, до боли прикусывая губы и не зная, что чувствовать. ЧТО я должна чувствовать в таком случае? Страх? Боль? Обиду? Или отчаяние? Ведь, как оказалось, теперь у меня еще меньше шансов. Горько ухмыляюсь и тут же шиплю, прижимая пальцы к разбитой губе.
Отличный день все же.
– Айрин? – Могу лишь кивнуть, вдруг проваливаясь в вакуум и ощущая некую растерянность, смешанную с бессилием и ядовитой обреченностью, постепенно обволакивающей сердце. Перевожу взгляд в окно и совсем не в тему думаю о том, что солнце так редко радует нас, почти не появляется, не дарит надежды. – Твое сердце не выдержало нагрузки в виде алкоголя, наркотиков и потери крови. В этом есть моя вина, признаю. Посмотри на меня, Джил, – Рэми кладет руки на стол, сцепляя пальцы и принимая выжидательную позу. Его голос сух и безэмоционален, будто он каждый день говорит о таких вещах и не видит в них ничего страшного. Наверное, в этом действительно нет ничего страшного – это всего лишь смерть. Моя смерть. Я перевожу на него потухший взгляд и концентрируюсь на его губах, бледно-розовых, нежных и одновременно жестоких, потому что именно они произносят мне приговор: – Твоя болезнь вовсе не значит, что теперь я буду носиться с тобой как с фарфоровой куклой, это значит, что теперь ты должна быть осмотрительнее в своих действиях и желаниях, – Рэми намекает на мою выходку, а я не могу сдержать сарказм:
– Мне было плохо, а вы были заняты. Очень.
– Ты могла сказать.
– Не хотела вас отвлекать, – лишь темнеющий взгляд Господина и его сжатые от злости челюсти заставляют меня замолчать и опустить голову, вернувшись к своему излюбленному занятию разглядывать пальцы.
– Знаешь, в чем вся ирония, ma pauvre malheureuse fille?* – Рэми вопросительно изгибает брови, пока я мотаю головой, кусая губы и, кажется, до сих не понимая своего положения в полной степени. – Что в колонии у тебя было бы куда больше шансов выжить, потому что наши города не имеют такого уровня медицины – нам легче заменить раба на другого, чем лечить его от тяжелой болезни и содержать целую армию квалифицированных врачей. В этом нет смысла, никакого. Так что делай выводы, Джиллиан, – он безразлично пожимает плечами, а я часто-часто хлопаю ресницами, начиная ощущать дикую жалость к себе и едва сдерживая слезы. Дыхание срывается, и я опускаю голову еще ниже, чтобы, не дай Бог, Рэми не догадался о моем состоянии. И все же… все же я такая слабая, потому что не выдерживаю, тихонько всхлипывая и позволяя слезам скатиться по скулам и зависнуть на подбородке. Это сложно, Господи, так сложно держать себя в руках, зная о том, что мои шансы выжить и вернуться домой сократились ровно вдвое. И даже если я вернусь, то не стану абсолютно счастливой, ну или абсолютно свободной, ведь теперь я заложник смерти.
