Любой шорох сгоняет меня обратно, и я опять прячусь в своей спальне, совершенно не понимая, зачем я здесь, если за все это время обо мне ни разу не вспомнили. И нет, мне не обидно, разве только чуть-чуть, потому что до ужаса хочется знать причину такого стойкого равнодушия Рэми. Быть может, как только он сделал меня “своей “, как выразилась Адель, он потерял ко мне всякий интерес и теперь уже рассматривает только как донора, но даже для этих целей меня ни разу не вызывали.
Одна Мадлен продолжает приходить ко мне три раза в день, и я даже интересовалась у нее про Адель, с которой за все это время так и не виделась. И, стоит признать, я начинаю скучать по ее обществу, по ее аристократической уверенности и размеренной речи, а еще шансу узнать что-нибудь еще. Так или иначе я продолжаю тонуть в одиночестве и от нечего делать, наконец, решаюсь заглянуть в дальнюю комнату, которая не дает мне покоя, будто за дверью скрывается еще одна тайна, которая поможет мне понять загадочный мир Господина.
Я вхожу в нее несмело, стараясь не шуметь и сразу же закрывая за собой дверь. Сейчас вечер, и через зашторенную полупрозрачной вуалью стеклянную дверь, ведущую, скорее всего, на балкон, я вижу силуэты туч, нависших над землей и готовящихся разразиться осенними слезами. Они клубятся над домом, из-за чего в комнате властвует таинственный полумрак, но даже в нем я могу рассмотреть, насколько сильно этак комната отличается от остальных. Здесь нет кричащей роскоши, и повседневная сдержанность застывает на современной мебели из белого материала. Может, поэтому спальня кажется легкой, воздушной, свежей, даже на фоне темнеющего вечера, который набирает обороты по мере того, как небо густеет серостью, а в окна начинают стучаьтся первые капли дождя.
Широкая кровать, застеленная белоснежным бельем; приоткрытый шкаф-купе с огромными зеркалами; туалетный столик с наставленными на нем баночками и пуф возле него с брошенным на нем женским пеньюаром; торшеры по углам комнаты, прикроватная тумбочка с лежащей на ней открытой книгой и белоснежный диван мягких форм, наверняка удобный и комфортный. Проявляю любопытство и, пододвинув одежду, сажусь на пуф, опираясь локтями о столик и всматриваясь в свое отражение в пыльном зеркале. Кажется, за последние дни я похудела еще больше, отчего мои скулы стали острее, а глаза на фоне бледного лица кажутся просто огромными. Если ресниц чуть-чуть коснуться тушью, а губы накрасить помадой, то я вполне сойду за куклу, ту самую игрушку, о которой говорила Адель.
