– А в Изоляции есть такие, как вы?
– Называй вещи своими именами, и нет, в колонии нет вампиров. Она создана для людей.
– Почему вы называете ее колонией?
При этом вопросе Адель издает смешок, а я краснею от неловкости, чувствуя себя совершенной глупышкой.
– Потому что это и есть колония. Мы заинтересованы в существовании человечества как вида, поэтому такие города построены по всему миру. Они окружены стенами – так легче контролировать вас. Мы создаем вам условия для относительно комфортной жизни, а взамен вы предоставляете нам кровь.
– То есть вы выращиваете нас как скот? – мне становится так противно и тошно, что я не могу сдержать обиды и со злостью смотрю на Рэми, который иронично пожимает плечами.
– Можно сказать и так. Что в этом удивительного, Джиллиан? Вы тоже выращиваете скот для того, чтобы прокормиться.
– Мы не животные.
– Наверное, животные, которых вы убиваете, думают точно также.
– Значит, вы считаете нас животными?
– Донорами, если быть точнее.
Адель закатывает глаза, откровенно скучая, а потом встает и, взяв бокал с вином, отходит в сторону, начиная пританцовывать в такт музыке. Против своей воли наблюдаю за ней: за ее плавными движениями, аристократической осанкой, за тонкой рукой и длинными пальцами, очерчивающими воздух. В тайне я даже завидую ее грациозности и статности; ее красоте, что не может не привлекать к себе внимания; но ненавижу за положение, которое ставит ее на одну ступень выше в пищевой цепочке.
Наконец, отвлекаюсь от созерцания ее красоты и перевожу взгляд на Хозяина, который не переставал смотреть на меня. Он сидит в пяти ярдах от меня и в свете свечей его глаза кажутся слишком черными, слишком таинственными, я бы даже сказала гипнотизирующими, потому что, как только я тону в них, то перестаю замечать не только Адель, но и все вокруг.
– Если вы заинтересованы в существовании нашего рода, то почему так легко убиваете нас? – имея в виду Катрину, спрашиваю я.
– Ваша численность позволяет нам иногда, скажем так, развлечься, – он вновь пожимает плечами, а мне хочется стереть с его лица это безразличие, и неважно как: брошенной в него тарелкой или своим молчаливым уходом, ведь мое своеволие наверняка разозлит его. – Я хочу, чтобы ты относилась к этому проще, Джиллиан, мы хищники, это наша природа, тем более, прожив на земле сотни лет, начинаешь по-иному смотреть на смерть.
– Сколько же вам лет?
– О-о-о, малышка, он очень и очень старый, – Адель возникает за моими плечами внезапно, разрывая нашу зрительную связь и склоняясь к моему уху: – Даже не представляешь, насколько старый, правда, Дамиан? – Она так близко, что я чувствую аромат ее духов, смешавшихся с запахом вина, только что выпитого ею. Ее тонкие руки оплетают меня за плечи, и она прижимается своей холодной щекой к моей, горячей от смущения. Затеянный нами разговор отходит на задний план, и остается только ее щекочущее дыхание, только ее нежные руки, только ее тягуче медленная речь с мурлыкающими интонациями: – Мне скучно, Дамиан, поедем и развлечемся. Думаю, la petite** составит нам компанию. Пора показать ей все прелести нашей жизни.
