— Метафизика… — отмахнулся пучеглазый Дешевой — Инфра-мир, супра-мир, астрал… Чепуха в квадрате… Тьфу!
— Ну хорошо, хорошо, не буду! — и углы рта лысого офицера повисли.
— Нет, пожалуйста, это интересно, — нетерпеливо проговорил Николай Ребров.
Лысый с готовностью подсел к нему на кровать и сказал:
— Благодарю вас… Хотя вы еще очень молоды… И, конечно, вам это будет непонятно. Так вот я и говорю… Когда бог благословит вернуться на родину, уйду в монастырь, в затвор.
— Предварительно омолодившись в Париже, — насмешливо прибавил черный и сердито запахнул халат. — Молодым старцам в монастырях лафа.
— А вы, Дешевой, про оптинских старцев слышали? — через плечо задирчиво спросил лысый.
— Я монашенок знаю. Одна, сестра Анастасия, два раза в неделю приходила ко мне белье чинить. Потом забеременела, и ее выгнали из монастыря.
— Циник, — втянул голову в плечи лысый и, обхватив локти ладонями, сгорбился.
— Лучше быть циником, чем святошей и ханжей.
— Ах, оставьте!.. А вот и суп…
— Ура! С курицей!.. — закричал Дешевой, и оба с лысым бросились целовать руки сестре Дарье Кузьминишне.
* * *
Николай Ребров худ и желт, как еловая доска, у него непомерный аппетит, он проел новый шарф, рубашку и теперь проедает серебряные часы. Под подушкой у него двадцать франков. Это — капитал. Дарья Кузьминишна ему как мать. Она очень строга, предписания врача исполняет в точности, и орлиные глаза ее зорки.
— Вот ваша курица, вот ваша булка, — говорит она. — Кушайте, ничего… Дайте мне еще франк… Ужасно дорого все. Я куплю вам масла и кофе… А на ночь ничего не получите: у вас температура все-таки скачет. Да! приходила… как ее… Мария Яновна… Знаете такую? Три раза… Я ее не пустила к вам… Не для чего…
— Напрасно, — с грустью сказал Николай и вздохнул, — Ах, как жаль… Неужели три раза? Я ее очень люблю. Ведь она была сестрой…
— Замужних любить грех, — улыбнулась Дарья Кузьминишна, и лицо ее вдруг помолодело.
— Я ее любил так, просто… По-хорошему.
— Я и не сомневалась в этом, — и она мечтательно уставилась взглядом в окно.
За окном падал рыхлый редкий снег, и догорала зимняя заря.
А когда заря погасла, и в комнате был полумрак, вошел солдат. Он отряхнул шапкой валенки и, озираясь по сторонам, робко спросил:
— Который здесь будет Ребров Николай?
— Я, — и юноша взял из рук солдата письмо.
Сестры не было. Он вскрыл конверт.
«Коля, милый братъ! Обязательно сегодня. Ждемъ. Я въ четырехъ верстахъ отъ тебя. Да ты отлично знаешь. Приходи, если поправился. Письмо посылаю наугадъ. Необходимо, необходимо встретиться. Твой Сергей».
