И досадно стало Иванову: мелькнула и, наверное, навсегда исчезла. Сами собой складывались в уме неясные, как предчувствие, певучие строчки о девушке. И невозможно было разъединить эту тихую певучесть в душе и образ Юли. Они слились вместе, как воды разных рек в одной большой реке. И радостно и грустно было оттого, что так случилось.
«Она явно нервничала, говоря о Юрии Крупнове. Неспроста, тут какая-то тайна», — подумал Иванов. Он поймал себя на мысли: Юрия хотелось увидеть совсем не потому, что он парторг завода, — ему не терпелось узнать, какие отношения между Юлией и Крупновым.
У Иванова был давний острый интерес к семье Крупновых: собирал материал для книги о революционном движении в Поволжье. Говорили, что обер-мастер Денис хранит письма Ленина, но точно об этом никто не знал. «На простой козе к нему не подъедешь, — сказал Иванову доцент-историк. — Строгая семья».
В его памяти остался Михаил Крупнов — рябой, ошеломляющий своей откровенностью. С ним познакомился давно: вместе ходили на собрания литературного объединения. Юрия помнил плохо.
В партком завода Иванов пришел в пять часов, в точно назначенное ему время. До этого он побывал у Солнцева, под руководством которого работал когда-то в горкоме комсомола. Солнцев посоветовал ему вникать глубже в дела, «влазить» в шкуру тех, кого проверяешь. Как знать, сказал он, хитровато улыбаясь, может, самому Иванову придется работать на месте того же Юрия Крупнова.
— Кто мне по душе, с тем я легко не расстаюсь.
Иванов знал, что обком считается с желаниями Тихона Тарасовича и еще не было случая отказа в какой-либо просьбе его.
Авторитет Солнцева особенно возрос после решительного и глубокого обновления руководства области и города в 1936–1937 годах; многие тогда были отстранены от работы, исключены из партии, а некоторые посажены в тюрьмы. Тихон прошел сквозь эту бурю еще более окрепшим, закаленным.
В приемной парткома Иванов скромно сидел у порога, поставив ноги под прямым углом и положив на колени руки. Эта наивная детская поза не вязалась с пытливой настороженностью небольших черных колючих глаз. Рядом с ним беспокойно ерзал на стуле румяный человек, от которого пахло сдобными булками. Оба они прислушивались к тому, что рассказывал Марфе Холодовой хитроватый парень, блестя золотым зубом.
— Понимаешь, Марфуша, подъехал я на «газике» с моим Петруниным в десять часов прямо к парадному, а там стоит молодой человек в шикарном костюме — твой, значит, Юрий Денисович. «Здравствуйте, товарищ заведующий автогаражом, — говорит твой моему. — Часы у вас, — спрашивает, — правильные?» Заторопился мой, полез в карман, а часы на руке. «Точные у вас часы, — говорит твой, — ровно десять. Почему же вы опоздали на работу? Как обслуживают рабочих ваши автобусы? Не знаете?» И дальше, окаянный, спокойно, с улыбкой: «Ну вот, чтобы вы знали лучше, как работает парк, прикажите шоферу отогнать ваш „газик“ в гараж заводской поликлиники. На работу поездите в автобусе. Кстати, врачи нуждаются в машине». Мой начал было: «Живу далеко, у Маришкина пруда». А твой моему: «Это очень даже хорошо, что далеко живете: лучше узнаете работу». — Парень засмеялся. — Так вот и получил я внеочередной отпуск!
