- Ма, давай скорее поедем в Ленинград к бабушке!
До сих пор помню ее застывшее лицо. Страшно застывшее – как гипсовая маска. И такое же серовато-бледное. Потом оно дрогнуло, сморщилось… Мама заплакала и ушла в спальню.
- Понимаешь, Мартин… - папа присел передо мною на корточки и положил руки мне на плечи. – Мне очень жаль расстраивать тебя, но мы не сможем поехать к бабушке Веронике.
- Почему? – мне тоже очень хотелось заплакать, но я из последних сил сдерживал слезы.
- Она… Она очень сердится… на нас с мамой.
- За что? Вы сделали что-то плохое?
Папа тяжело вздохнул и опустил голову.
- За то, что мы поженились без ее разрешения. За то, что уехали в Прагу. Может быть, еще за что-то.
- Она не хотела, чтобы вы поженились? – не мог поверить я. - Ты ей не понравился?
- Наверно. В общем… Она не хочет нас видеть.
- И меня не хочет?
Тут я больше не смог сдерживаться и разревелся до икоты. Разревелся от обиды. Моя родная бабушка не хочет меня видеть! А бабушка Михала, совсем чужая, обнимала меня точно так же, как Ваньку, называла ласково – Мартинек, конфет и печенья давала поровну.
Потом я еще долго не мог успокоиться. Вспоминал – и снова начинал плакать потихоньку. Может быть, именно поэтому тот разговор с папой так крепко засел у меня в голове. Детская память избирательна, что-то пробегает мимо и не оставляет никакого следа, а что-то врезается навсегда. Я и сейчас могу закрыть глаза и восстановить в памяти все в мельчайших деталях: тиканье кухонных часов, желтое мамино платье, папин смущенный взгляд и подрагивающий голос. Запах яблочного пирога с корицей, царапины на кухонной клеенке. Медно-соленый привкус во рту – от слез и прикушенный губы.
Все это стало у меня с тех пор ассоциироваться с бабушкой Вероникой. Почему-то я никак не мог представить ее в человеческом облике, хотя и видел на фотографиях – впрочем, мама не любила показывать их мне и держала где-то вне моей досягаемости. Если вдруг, очень редко, упоминалась бабушка, я представлял эти царапины от ножа на клетчатой клеенке, слышал звонкое, с причмокиванием, цоканье часов, чувствовал запах яблок и корицы. Кстати, пирог этот, который когда-то так любил, я есть совсем перестал.
2.
Уснуть я смог только под утро, но в начале седьмого нас разбудил телефонный звонок.
Есть что-то жуткое в этих внеурочных звонках, заставляющих сердце лихорадочно подскакивать к горлу. Особенно после полубессонной ночи с тягостными воспоминаниями.
