Гулль следовал за Ником. С худых сутулых плеч Ника свисали ноги Бределя-младшего и болтались по его спине. Ноги в шнурованных штиблетах с каблуками, каблуки из какого-то незнакомого Гуллю материала. Все невольно прислушивались к тому, что творится на пирсе.
Ниже, на дороге, они повстречали Кеденнеков. Жену Кеденнек отослал домой, а сам к ним присоединился. Они вышли на Рыночную площадь. Остановились перед конторами, но в окнах было повсюду темно. Тогда они двинулись к гостинице, она была освещена сверху донизу, здесь собрались служащие, чиновники и купцы со всей Санкт-Барбары. Шествие с минуту помедлило у дверей, потом кто-то, не расположенный долго ждать, отворил дверь, и за ним потянулись еще двое-трое. Внутри кто-то крикнул: «Что случилось?» Ник не спеша спустил с плеч свою часть ноши. Вышел кто-то из служащих, но рыбаки потребовали, чтобы прислали кого-нибудь из пароходства. Тем временем Ник помог напарнику освободиться от ног Бределя-младшего. Он сказал:
— Этот нам ни к чему, пришлите другого!
(Впоследствии говорили, будто Ник смеялся, произнося это, на самом деле в голосе его звучало раздражение.)
Напарник Ника крикнул:
— Пришлите другого! Мы требуем три пятых улова и семь пфеннигов с килограмма!
Бределя-младшего внесли в дом. А потом заперли все двери на засовы и опустили жалюзи. Рыбаки кричали:
— Три пятых улова!
Сперва кричали вразнобой, но постепенно все больше в лад. Из всех голосов выделялся голос Кеденнека. Его должны были слышать и в самых укромных уголках гостиницы. Этот голос мощно и без малейшей натуги исходил из груди. Рыбаки просто диву давались, никто и не подозревал, какой у Кеденнека голос. Гулль все еще стоял позади Ника. Между тем так стемнело, что он уже не мог бы разглядеть каблуков Бределя-младшего, торчи они даже перед самым его носом. Он тоже кричал вместе со всеми. Двое парней, праздно шатавшихся по окраине ярмарки, услышали крики и поспешили на площадь. Толпа становилась все многолюднее. Ярмарка опустела. Через короткие равномерные промежутки возгласы рыбаков ударялись о стены запертого дома. Однако дом не отзывался. Голоса уже звучали хрипло и нестройно. Площадь почернела от кишащего народа, мужчин и женщин, кричащих вразнобой. Тут Гулль понял, что нужно что-то предпринять. Он испугался. Сейчас он предпочел бы остаться в толпе незамеченным. Он взобрался на спину Нику. В мгновение ока вокруг Ника, чью шею охватили ноги Гулля, собралась толпа. Гулль стал говорить. Он повторил то, что уже говорил на собрании: всем держаться друг друга, не выпускать из гавани ни одно судно. Люди слушали, затаив дыхание. Все они горели желанием услышать именно эти слова. Да и у Гулля не было другого желания, как снова и снова повторять все те же слова. Голос Гулля звучал не так раскатисто, как голос того же Кеденнека. Однако именно его голос волновал каждого, кто его слышал, рождая в сердцах нечто вроде надежды. И даже у Гулля звук собственного голоса пробудил надежду. Ему чудилось, будто он стоит внизу среди этого множества людей и с волнением взирает на человека, взгромоздившегося на плечи Ника, восторженно и уверенно взирает на него, не задумываясь над тем, к чему все это приведет.
