Василий играл «Сарабанду», видел в окне огни, проезжающие по проспекту машины и вдыхал дым папирос «Беломорканал».
Трудно сказать, сколько уроков он посетил. Может быть, два, может, три. А потом перестал. Ну не мог он делить музыкальный досуг с женщиной, которая настолько ему не нравилась. Однако признаться в этом маме и папе, которые так много сделали, чтобы он определился с тем, что ему ближе, гобой или фортепиано, было невозможно. Поэтому в дни музыкальных занятий с папкой, полной музыкальных нот, Василий садился в троллейбус и отправлялся в неизведанные дали. На троллейбусах, которые могли его привезти неизвестно куда. Как правило, мальчик стоял у заднего, заляпанного грязью стекла. Чтобы не скучать и не сильно бояться, он напевал себе под нос песенки, разглядывал город и людей, потихоньку понимая что-то важное про мир, в котором они живут.
* * *
Между тем родители каждый раз подробно интересовались тем, что происходит на его музыкальных занятиях. И он врал. Сначала весьма вдохновенно. Потом научился использовать наработанные стилистические штампы и сюжетные ходы. Ему было очень совестно, но другого выхода он не видел. К весне, чтоб отдохнуть от вранья и изматывающих, нелепых поездок по городу, он сказал, что учительница заболела. Потом она заболела вновь, а потом опять и снова.
— Она что при смерти? — как-то поинтересовался отец.
Василий на секунду прервал разбор «Полонеза» Огинского и вдумчиво посмотрел на папу. Приехав с музыкальных занятий в следующий раз, он горько вздохнул с той безыскусной простотой, которая свойственна людям много испытавшим и познавшим.
— Что такое, сынок? — встревожилась мама. — Она что, снова заболела?!
— Нет, — горько вздохнул Василий, — она умерла.
Слезы блеснули в его глазах, но он не дал им вылиться, мужественно передернув плечами.
— Бог мой! — воскликнула мама. — Бог мой!
— Может, и к лучшему, — проговорил отец задумчиво. — Она слишком часто болела.
* * *
На этом, пожалуй, можно было бы и поставить точку. Благодаря долгим месяцам одинокого вранья, поздних поездок по городу, песенок, которые Василий пел себе под нос, чтобы не плакать от ужаса, в нем навсегда пробудился неистребимый вкус к музыкальному сочинительству. Студию по классу фортепиано он закончил на «отлично». Затем была музыкальная школа и консерватория, работа со звукозаписывающими студиями. Он быстро становился известным сочинителем. И все бы ничего, но как-то за ужином, годы спустя, мама спросила его:
