Доведись Анне Юльевне или Алле Павловне подслушать ее мысли, хором возопили бы: «Умница, Трифонова, верно рассуждаешь, не останавливайся, еще шаг, полшага, сделай его! Признай, что тебе необходимо выйти замуж. Устрой личную жизнь. Шевелись». Это Катя и без них поняла. Но они считали замужество выходом. Из одиночества в семью. И семью надо было хранить, чередуя компромиссы с жертвами. А упрямая медсестра искала вход в лучезарное счастье. Там — любовь, которая превращает компромиссы и жертвы в радость. Уразуметь простой разницы доктор и доцент не могли. Неудачницы чертовы. Одного Катя не замечала: она бегала по кругу. Пару лет назад отказывалась «шевелиться», чтобы в худшем случае вздохнуть: «Не повезло», а не рыдать: «Я не сумела». Теперь не собиралась женить на себе кого бы то ни было, называя обычные женские уловки «лживыми подлостями». И ждала, что лучшее наступит само собой. Бабы из общаги, в чьих глазах она недавно не хотела выглядеть дурой, сказали бы, что страдания ничему ее не научили. И признали бы клинической идиоткой — лечи не лечи, бесполезно. Но Катя приняла старую колею за новый путь. Расправила узкие сутуловатые плечики. И даже в театр, феерически перевернувший и высветивший ее изнутри, ходить перестала. Она знала, что там ей будет необыкновенно хорошо. Не стеснялась больше своего вида. Отказалась бы от любой компании, чтобы молчать несколько часов, будучи переполненной эмоциями. Но вспоминала о столь полезном месте лишь, когда доводилось бежать вдоль щита с афишами или билетного киоска. Вскидывалась — хочу, надо. А миновав, забывала надолго. Этого и тренированные пациентами и студентами умы Анны Юльевны и Аллы Павловны постичь не могли бы. Трифонова же оказывалась сильнее их, потому что и не пыталась.
Еще через полгода она уяснила, что мнимая колея и якобы замкнувшийся круг на самом деле были точкой невозврата. И, смеясь, удивлялась не тому, как плохо знали ее люди, а тому, что сама себя не знала совсем. Но эти шесть месяцев еще надо было просуществовать — секунда за секундой. Тогда Катя могла поверить, будто колея и круг — это одна точка, и в ней гордому человеку не возбраняется оказаться загадкой для собственного разума. Она как-то привыкла к дичи, всплывающей из ничего и не имеющей отношения к реальности. Только в то, что когда-нибудь тихонько вернется физическая способность не засмеяться, нет, просто рассеянно улыбнуться, веры не было.
Когда Трифонова еще жила дома, училась в школе и раз в неделю ходила в библиотеку менять книжки, она читала мемуары умудренной нелегкой и долгой жизнью, талантливой и остроумной женщины. К трехсотой странице девочка была готова сотворить из автора кумира. И тут увидела фразу: со мной была такая-то, мы с ней тогда приятельствовали. Разочарование наступило немедленно, но паникой не обернулось. Так, очередное подтверждение известного каждому ребенку факта: люди старше двадцати, независимо от интеллекта и чувства юмора, моральные уроды. Человечество состояло из друзей и врагов. От первых не было никаких тайн. С ними ржали над учителями, им жаловались на мам, пап. А главное — доверяли имена любимых мальчиков и передавали каждый нюанс свиданий и нечаянных встреч. О вторых безжалостно сплетничали. В лучшем случае не общались, в худшем могли и подраться. Дружба была на всю жизнь. Если приходилось ссориться, зачисляли друг друга в лютейшие враги. Слово «приятельница» выдумали трусы. Определили так потенциальных предательниц, которым нельзя доверять. Столкнулись две женщины на улице под дождем, ругнули погоду. И все, надо бежать дальше. Ты про свое отношение к каплям с неба, под которыми впервые целовалась, не скажешь. А она промолчит о том, как маленькой пряталась в шкаф, боясь грозы. Зачем нужно такое общение? Выходило, что литератор, которую суровая читательница почти зауважала, через годы оскорбляла тогдашнюю подругу. Открещивалась от искренней веры в нее. И лукаво не желала написать, дескать, эта мерзавка разболтала мои секреты врагам, и теперь сама такая, и я ее ненавижу. Или не хотела признаться, что все наоборот? В любом случае Катя решительно закрыла хорошую книгу. Она полагала, что уличила писательницу во лжи. Гарантий, что все остальное — правда, не было. А сказки она могла найти под другими обложками.
