Реакции на свою то ли отповедь, то ли проповедь Катя Трифонова не видела: договорила и ушла, не оглянувшись. Ей было неловко. Потому что напоследок она решилась передать Алле Павловне слова своей бабушки. Мягкий вариант. Та интересовалась окружением внучки и быстро решила житейскую задачку, с которой кандидат наук и доцент не справилась: «Вот неразумная! Дала бы детям месяц помиловаться и вернулась, была бы лучшей матерью и тещей на свете. А теперь они волю узнали. Начнет тенью ходить, в кухне на полу спать и все равно останется кругом виновата. Но надо идти назад и хозяйничать крепко, иначе на пенсии ей и общежитие станет не по деньгам. Будет бомжевать. Или додумается до греха и, чтобы у молодых под ногами не болтаться, залезет в петлю». «Мне ее стойкость нравится. Может, стоило объяснить, что не я это предлагаю, а семидесятилетняя женщина, которая давно разочаровалась в людях? — гадала Катя. — А то еще оскорбится».
Однако следующим вечером Алла Павловна желала ей удачи как ни в чем не бывало. Только ела очень много, пила водку и не смотрела на людей. А девчонки расчувствовались по-настоящему.
— Катька, ты особенная! — сообщали ей на разные лады. — Так недолго с кем-то встречалась два года назад, а он тебе сапоги, сумку, платье, колечко и цепочку золотую подарил. И ведь ты не ревела, когда перестала у него ночевать. Значит, сама с ним порвала. А нас все обирают, прежде чем бросить. Теперь, видно, решила на мужиков не ставить. Сама нашла хорошую работу. А нам только зарплату снижают и грозят увольнением. Вроде тихая, не суетишься, с места не двигаешься, а тебя вверх несет. Умная ты. И очень везучая…
Минут через пятьдесят тосты иссякли, и соседки увлеченно загомонили про общежитские дела. Катя встала, принесла из холодильника добавку колбасы, потом огурчиков, затем сока. А когда на нее, хлопотавшую, перестали оглядываться, бесшумно вытянула из-за двери легкий чемодан и удалилась на другой конец города. Она ничего не чувствовала, будто двигалась по подземке мысленно. Собственное равнодушие было главным итогом ее жизни в тот момент.
«Вот оно — проклятье упущенного шанса, — лениво думала Катя Трифонова. — Месть судьбы за пренебрежение ее даром, за то, что не впилась в Голубева зубами и не выгрызла завещание сразу». Недавно на экзамене ее признали небездарной. Она такая и есть. Рано или поздно должны были встретиться нормальные люди и оценить. Теперь будет больше денег. Но за них все нервы вымотают. И если копить на первый взнос по ипотеке, а потом гасить долг с огромными процентами, ее существование не будет райским. Годам к пятидесяти расплатится за однушку. Великолепная перспектива. Девчонки в общаге иззавидовались сапогам и цепочке. Молодец, раскрутила кого-то, заслужила. Но поведай она им, что упустила, безжалостно издевались бы. Комнату сняла? Заживет в чистоте и покое? Да что это по сравнению с домом Голубева! В общем, то, что должно быть упоением переменами, стало горечью. Как она была бы счастлива, не прибейся в свое время к Андрею Валерьяновичу. Работа в частной клинике — ею бредили все знакомые медики. Прощание с общежитием — мечта каждого, кто хоть на час там задержался и не успел напиться до скотства. Катя летала бы, напевала шлягеры и строила великие планы.
