Анна Юльевна посмотрела на нее странным долгим взглядом. То ли старалась запомнить внешность, то ли проникнуть в душу. Катя испугалась, что наболтала лишнего и сейчас будет уличена во вранье. Но та лишь улыбнулась и сказала:
— Бог с тобой. Давно порываюсь тебе объяснить… Наверное, или сейчас, или никогда. Жизнь — штука рутинная на девяносто процентов. И со скукой каждый борется сам. Кто-то по натуре взбадривается от страха и придумывает себе всяческие несчастья. Кто-то — от удовольствия, поэтому воображает, что счастлив.
— Пессимист и оптимист, да? — заинтересовалась Трифонова.
— Не совсем. Первый думает: «Меня никто не понимает, мой удел — одиночество». Второй: «Меня никто не понимает, значит, манипулировать мной не удастся, свобода». В таком роде. И, как ни странно, выдумщики своих горестей устраиваются лучше выдумщиков своих радостей. Явно более успешны, но продолжают клясть судьбу.
— Вы намекаете, что на самом деле у меня нет поводов для тревог? Что все замечательно?
— Я открытым текстом говорю: и те, и другие заигрываются. Одни начинают упиваться реальными поражениями. Другие отказываются замечать настоящие победы. Это к тому, что собственный характер необходимо контролировать самой. Иначе чужие люди этим займутся. И довольно грубо.
Клунина, в сущности, предупреждала, что отныне никто не будет защищать девушку от начальства, как делала она, беся Новикову. Ангелина Ивановна искренне не понимала, зачем конфликтовать с руководителем из-за вялой нелепой медсестры. Разве что та молчит о каких-то жутких пороках врача. Но представить себе Анну Юльевну в роли алкоголички, наркоманки, извращенки любого толка было сложно. Выходило, что Трифонова оказывалась банальным поводом выразить недовольство заведующей ей в лицо. Что ж, Новикова в долгу не оставалась.
Катя же подумала, что Анна Юльевна все-таки разозлилась на нее за отступничество и просто хотела уязвить. Обыкновенное непонимание пошло обеим на пользу. Анна Юльевна выбралась из прошлого, как осужденная из колонии — на свободу с чистой совестью. Она верила в то, что предупрежденный наполовину спасен. Хотя в глубине души и знала, что наполовину — не считается. А Катю Трифонову ее слова избавили от привкуса предательства, который возник из-за отказа работать с хорошим человеком. Честно говоря, обеим стало гораздо легче.
После первой же зарплаты операционная медсестра сняла комнату у темпераментной старушки. Кипела она во дворе, ярким «глаголом» вбивая в понаехавших хорошие столичные манеры. А дома была милейшим тихим созданием. Народ делила любопытно — нужен Москве или паразит. Независимо от места рождения. Молодая девушка из хирургического отделения была городу просто необходима. Более того, нуждалась в полноценном отдыхе. И частенько поздними летними вечерами Катя слышала в открытую форточку зычный крик: «Потише там, на скамейке! Дайте выспаться медицинскому работнику!»
