– То же самое будет и с Головиным, помяни мое слово, – прошептала мне на ухо Жанна. – Надо бы проверить, все ли в лаборатории на месте…
Занимаясь в лаборатории сексом, мы уронили на пол фотоувеличитель, потом, когда все разошлись, устроились в красном уголке под портретом Горбачева, а потом трахались в квартире Жанны, наверстывая суточную размолвку.
Мы вернулись друг к другу, словно ничего и не было.
Я был в отчаянии.
Боже мой, Шолохов опубликовал первый том «Тихого Дона», когда ему было двадцать три года, Гете в двадцать четыре прославился «Гецем фон Берлихингеном», Достоевский в двадцать пять поразил читателей «Бедными людьми» – я же проскочил и двадцать три, и двадцать пять, за душой у меня не было ничего, а все силы уходили на то, чтобы строчить репортажи о битве за урожай, выслушивать тихо сходившего с ума главного редактора да трахать истеричку, которая была старше меня на двадцать лет и прятала в аптечке за коробкой с витаминами маточное кольцо номер три и средства от варикоза и геморроя…
Жанна старела, болела и становилась все невыносимее, а я все чаще изменял ей. Я не знал, что делать со своим безмозглым сексуальным влечением, с его необузданной мощью, с этой открытой раной, в которой кровь и гной клокотали подобно раскаленной лаве. Похоть – да, необузданная похоть, жаждущая жизни, – вот что вело меня, вот что толкало меня вперед с такой силой, что я боялся остановиться, чтобы не рухнуть замертво…
Николай Иванович Головин после смерти дочери попал с инфарктом в больницу, а потом написал заявление об освобождении от должности. Он стал директором школы, завел собаку, по воскресеньям поднимался на Петров Камень – холм, с которого открывался вид на степь, тянувшуюся на тысячи километров к югу, до туранских песков и Тянь-шаньских гор, и часами молчал, глядя в безмерную пустынную даль…
Глава 10,
в которой говорится о большевистской математике, бесконечной белой лошади и бегстве из Некрополиса
Последнее мое лето в Кумском Остроге выдалось особенно тяжелым.
С утра до вечера дул сухой ветер с юга.
Деревья, запорошенные белесой пылью, казались неживыми.
Окна приходилось мыть каждый день.
Люди изнывали от жары.
На зубах скрипел песок, от запаха горячего асфальта першило в горле.
На горящих артиллерийских складах под городом рвались снаряды – по ночам над Кумским полигоном колыхалось огненное зарево.
В середине июля отец со смущенным видом сказал, что решил жениться на Австралии.
