На следующий день Мравинский был арестован за то, что ввёл в заблуждение полицию. Друзья и знакомые опять отвернулись от семьи Домонтович. Тётушки уехали. Адель плакала, что её никто не возьмёт замуж. Александра Александровна старалась убедить мужа помочь Мравинскому, однако Домонтович говорил, что его вмешательство может только повредить и Мравинскому, и их семье. Мама плакала. Говорила, что Михаил Алексеевич отказывается помочь Мравинскому из ревности. «Как ты можешь ревновать меня к нему после всего того, что я сделала ради тебя!» — восклицала она. Отец хватался за виски и закрывался в кабинете. Александра Александровна, оставшись одна, опять заливалась слезами. «О, бедный Костя! — шептала она сквозь рыдания, — если бы я не бросила тебя, ты бы не попал в эту беду!»
Шуре было жалко Мравинского.
Когда её подруга Зоя Шадурская оставалась у Домонтовичей ночевать, они сидели, обнявшись, на Шуриной кровати в длинных белых ночных рубашках и строили планы тайного спасения дяди Кости. Девочки представляли себе, как обманывают стражу и по верёвочной лестнице забираются в камеру Мравинского. От грозящих опасностей захватывало дух, и они ещё сильнее прижимались друг к другу, со страхом глядя на собственные причудливые тени на стенах детской, освещённой лишь мерцающим светом иконной лампадки.
Однако, не вынеся слёз жены, Михаил Алексеевич всё же сдался и пошёл просить за дядю Костю. Хлопоты отца спасли Мравинского от Сибири. Лишённый прав и состояния, он был сослан в одну из губерний Европейской России.
Новый царь Александр III отменил все задуманные его либеральным отцом реформы, среди которых был проект переустройства российского самодержавия в парламентскую республику по английскому образцу. Надежды друзей Шуриного отца на возможность ограничения самодержавия рухнули. Разговоры на эту тему больше не велись в кабинете отца.
Зато в гостиной, обставленной добротной мебелью голубоватого плюша, вокруг мраморного стола с керосиновой лампой, где обычно собирались мамины друзья, темы разговоров не менялись. Женщины занимались рукоделием, говорили о том, кто женится, кто разводится и у кого родился ребёнок. Иногда к этой компании присоединялась Адель, вышивавшая пёстрыми шелками по чёрному атласу. В двадцать лет она вышла замуж за двоюродного брата Шуриного отца — некрасивого и плешивого либерала, который был на сорок лет её старше. Хорошенькая, весёлая, живая, она любила рассказывать о театрах и премьерах, на которых бывала, о балах, куда выезжала вместе со своим мужем-сенатором. Шуре запомнились разговоры о гастролях французской артистки Сары Бернар
