И сам Ломоносов — первый поэт России — обратился к новорождённому с такими стихами:
Расти, расти крепися,
С великим прадедом сравнися,
С желаньем нашим восходи.
Велики суть дела Петровы,
Но многие ещё готовы
Тебе остались напреди.
В домах знати начались великие празднества. Во дворце любимца императрицы Ивана Ивановича Шувалова бал-маскарад длился двое суток без перерыва.
Стало известно, что государыня пожаловала Петру Фёдоровичу и Екатерине Алексеевне в честь столь сугубой радости двести тысяч рублей — по сто тысяч каждому, — а счастливой матери — сверх того — ещё и бриллиантовое колье с бриллиантовыми же серьгами, кои, по слухам, стоили и того больше.
Однако же на крестинах Павла Петровича матери его не оказалось — Екатерина Алексеевна, сказавшись недужною, осталась в своих покоях и в домовую церковь Летнего дворца, где происходил обряд крещения, не явилась.
Августейшая бабка Елизавета Петровна прямо из церкви велела отнести внука к себе в покои.
Теперь всё закрутилось вокруг новорождённого — он оказался в центре внимания двора, о роженице же забыли, и даже никто из сановников не поздравил её — все поздравляли августейшую бабку, как будто это она, а не Екатерина, была виновницей всего случившегося.
Вскоре стали известны и кое-какие подробности о подаренных императрицей деньгах.
После крестин Елизавета Петровна отправилась к невестке и сама поднесла роженице на золотой тарелке указ Кабинету о пожаловании ей ста тысяч рублей.
Деньги почти тотчас были доставлены, но ещё через несколько дней выдавший их барон Черкасов взмолился всю сумму вернуть, ибо казна была совершенно пуста, а императрица зачем-то требовала от него ещё сто тысяч.
Екатерина деньги отдала, хотя крайне нуждалась, ибо долги её были огромны, а в кошельке не было ни гроша.
Потом она узнала, что эти сто тысяч передали её мужу — Петру Фёдоровичу, ибо других в государственной казне не оказалось. А он со скандалом требовал обещанного и, пока не получил, не успокоился.
Екатерине показали сына лишь на сороковой день после рождения, но тут же унесли в покои бабки.
До матери доходили слухи, что бабка прибегает на каждый крик младенца и буквально душит его своими заботами.
Павел лежал в жарко натопленной комнате, укутанный во фланелевые пелёнки. Его колыбелька была обита мехом чёрно-бурых лисиц, а покрыт он был двумя одеялами: стёганным на вате, атласным, и розового бархата, подбитым мехом всё тех же чёрно-бурых лисиц.
Из-за этого — потом — Павел постоянно простужался и болел. Но об этом рассказывали позже.
