Когда она уезжала, я только и слышал: страна – говно, Меченый – мудак, Алкоголика – в дурку, Путин – гебня, народ – быдло, мужики – уроды. В ожидании разрешения она ходила по моей квартире сгорбленная, но строевым шагом, размахивая в такт старческими иссохшими руками, как на параде. Я уж не знаю, где она в своей архангельской глуши нашла евреев, как доказала бдительному Израильскому посольству, что в ней течет сионистская кровь, но вот она сидела у меня за столом, пила, несмотря на свой преклонный возраст, пиво «Афанасий», варила вонючий непотрошеный минтай, чуть подсолив его йодированной солью, чтобы полить тушку подсолнечным маслом и, причмокивая, есть рыбку, кроша на пол белые мягкие кусочки коту Дыму. Я смотрел на мальчишескую стрижку, на крашенные хной волосы, на торчащие из-под халата лопатки, на оттопыренные коленки и горестно размышлял:
«Бедная, глупая, непоседливая дура, куда ты едешь, кому ты в этой загранице нужна?! Сидела бы в своей коммунальной квартирке, варила бы самогонку, раз в неделю выступала бы с агитбригадой пенсионеров в Доме культуры, раз в год я бы, твой внук, присылал из Москвы открытку «Happy New Year!». Вкушала бы жизнь, как могла. Умерла бы радостная, просветленная и счастливая. Похоронили бы тебя соседи по коммуналке на холмике, возле церкви. Может быть, и я проведал бы тебя как-нибудь, покрошил бы печеньки на рыжую землицу и выпил водки».
