- Слава, ты что, девушек только перед душем целуешь, а после нет?
- Не хочу пользоваться твоим минутным настроением...
- Ну-у, дурной!.. - она притянула меня к себе и крепко поцеловала.
* * *
- Что с тобой, Карл? Ты выглядишь как утопленник!
- Ее приговорили.
- Что?
- Прошение о помилований отклонили... Как это? Как? - он вцепился мне в плечи и затряс из всех сил. - Почему?!
- Ты обращаешься не по адресу.
- Какому адресу? Все... Поздно... - Он отвернулся, сел на стол. - Как я ей скажу...
- Ну, давай я...
- Нет. Я должен сам... Завтра. Завтра скажу.
Он ушел, даже не попрощавшись, а я неторопливо обошел секцию, закинул в кладовку забытую Карлом сумку и отправился к Дане.
- Хочу в душ, - подпрыгнула она, увидев меня. Я обнял ее и поцеловал. - Все равно хочу.
Наручники опять отправились ко мне в карман, а Даня, после долгих поцелуев - в ванную. Дрызгалась она там, негромко мурлыкая, не меньше часа, а потом явилась, как господь народу, завернутая в казенное небесно-голубое полотенце.
- Вот так Диана! В тоге. В честь чего?
- Ногти у меня длинные, надо бы подстричь.
- Ай-яй-яй, опять тебя тянет на острое!
- Длинные, - хладнокровно парировала она, - а остальное не мое дело.
- Ну, как скажешь... - я достал из стола ножницы и пошел следом за ней.
Даня уселась на пол в уголке карцера, сложив ноги по-турецки, и царственным жестом протянула мне руку. Тонкие, нежные пальчики. Работой их тут давно не утруждали. Правда, впечатление изысканности портил ободок жесткой кожи вокруг запястий. Я не удержался, осторожно погладил живой "браслет", кисть руки. На ощупь хорошо чувствовалась разница - как будто жесткий брезент переходит в мягкий шелк. Пока я стриг ей ногти, то несколько раз отвлекался на эксперименты. Даже кожа ладоней казалась нежнее, чем на запястье...
- Вторую... - шепнула она дрогнувшим голосом.
Я взял ее ладонь двумя руками, тихонько дохнул на нее, коснулся губами...
- Не могу больше... - она откинулась, увлекая меня за собой, полотенце развернулось, и под ним, естественно, ничего не было, а тело ее била крупная дрожь, руки лихорадочно рвали мою рубашку, крепко прильнули губы...
Она была страстной, ненасытной, и одновременно нежной. Она плакала и благодарила, и просила любви снова и снова, пока не сорвалась в крик... А потом была тихой и спокойной, и я мог спокойно ласкать ее плечи, бедра, девичью грудь, играть волосами.
- Как хорошо... - прошептала она, перевернулась на живот и уткнулась носом в мягкий поролон.
