– Выглядит не страшно, – бодро заверил Николай Владимирович. – Как себя чувствуешь?
Маша провела рукой по лицу и шее.
– Лучше не бывает, – она едва заметно улыбнулась, – вы не могли бы открыть окно пошире? Хочу подышать.
– Любой каприз клиента. – Николай Владимирович открыл створку, и Маша подставила лицо ворвавшемуся ветру. Катя подумала, что Маша ведет себя как-то странно. Но для человека с амнезией, пусть даже кратковременной, держалась она неплохо. Сама Катя сидела на кушетке с градусником под мышкой и отчаянно ерзала, стараясь поднять температуру. Иногда она обрывала себя: стоп, ты должна думать не об этом. Девушка с ножом, помнишь?
Но чем больше проходило времени, тем менее важной казалась эта девушка. Это было похоже на сон, который медленно оттеснялся реальностью.
– Сколько, говоришь, ты пролежала без сознания? – Доктор сел за стол и принялся что-то набирать в ноутбуке.
– Не знаю, – пожала плечами Маша, – не помню.
Доктор присвистнул.
– Тогда лучше связаться с родителями. Скорее всего, у тебя шок, и все-таки…
Он повернулся к Кате:
– Макарова, доставай градусник и дуй на уроки. Температура у тебя явно в норме.
Катя поджала губы, изучая результаты своих стараний: ртуть замерла на отметке тридцать шесть и шесть.
– Черт, – пробормотала она, поднимаясь, – когда-нибудь это должно сработать.
– Молодец, что нашла и помогла ей, – он потрепал ее по волосам, и Катя съежилась и улыбнулась одновременно.
– Просто повезло, – пробормотала она и поспешила выскочить из кабинета. О девушке с ножом думать совсем не хотелось.
Николай Владимирович повернулся к Маше:
– А ты пока иди домой и поспи. Завтра в больницу, сделаешь рентген. Даже если будешь чувствовать себя нормально, – он отвернулся, чтобы поправить штору, – лучше на всякий случай…
Что-то рассекло воздух.
Солнечный блик упал на его правую щеку, штора вздрогнула от порыва ветра, и что-то блеснуло перед глазами. Маша стояла перед ним с вытянутой рукой. Грязной ладонью она зажимала ножницы для нарезки бинтов. Они были раскрыты, и на лезвии алела свежая кровь.
Острая полоса боли прошла по его груди. Халат разодрало, на зелено-голубой ткани проступили красные пятна. Николай Владимирович отшатнулся, уставился на Машу, она на него. Глаза сверкнули голубым, тонкие губы приоткрылись, изо рта вылетел зеленый дым, крутанулся и врезался ему в грудь. Кровь зашипела, словно от перекиси.
Ветер раздувал шторы, в окно залетала пыль, почти невидные крошечные точки играли на свету, опускаясь на стопки бумаг на столе и на подоконник с завядшим, похожим на грушу, кактусом. Мэтт Уолст выводил из колонки слегка металлическим голосом:
