Девушка повернулась к священнику. Они сидели под стеной часовни, укрывшись от дувшего с моря ветра, и все же седые, коротко стриженные волосы отца Годвина растрепались, а солнечные лучи безжалостно высветили его испещренное морщинами лицо, распухшие от ревматизма суставы, заскорузлую грязь под ногтями, старую обтрепанную сутану.
— А вы довольны тем, как сложилась ваша жизнь, отче? — несколько резко спросила Мойра. — Вы умный, старательный и богобоязненный человек, а живете в бедности, не рассчитывая на лучшую долю.
— Я вверил себя Богу и не ропщу на судьбу, — кротко ответил священник. — Возможно, в молодости мне и мечталось о чем-то. Но главное, что я имею, вот здесь, — он приложил к груди ладонь и добавил: — Благодаря душевному покою я не испытываю терзаний. Жить со спокойной душой — это так много, дитя мое.
В широко распахнутых серо-голубых глазах Мойры читалось сомнение. Но сам взгляд был далеко не простодушным, скорее изучающим и оценивающим.
— Спокойная душа не накормит, когда нечего есть, и не согреет в холодную ночь. Я это знаю, поэтому вы не переубедите меня, отче. Да и моя матушка предупреждала, что вы снова попытаетесь отговорить меня от союза с вождем шотландцев. Она даже не хотела отпускать меня попрощаться с вами. И все же я пришла. Так что не стоит укорять меня в нашу последнюю встречу.
Отец Годвин промолчал. Отсюда, из-за каменной стены часовни, которая находилась за высоким холмом Уорд Хилл, не был виден океан, омывавший остров. Однако его дыхание ощущалось повсюду — влажное, чуть солоноватое, наполненное прохладой. Привычны были и всегда дующий ветер, и гомон чаек. От громады Уорд Хилла, возвышавшейся над ними, к дому Мойры вела тропа, которая сегодня, в столь ясный день, была отчетливо видна. Глядя на тропу, отец Годвин подумал, что скоро девушка уйдет по ней, уйдет навсегда, а он не может найти слов, чтобы отговорить ее.
И все же он решился:
— Послушай, дитя, Нора, твоя мать, — странная женщина. Она однажды прибыла на Хой с маленькой дочерью на руках, осталась тут жить, став женой рыбака Эрика. Однако даже спустя столько лет в ней по-прежнему видят чужачку — надменную, необщительную, с презрением относящуюся к местным жителям. К тому же Нора позволила мне обучать тебя, считая, что монашеский удел будет лучшим для ее дочери. Но теперь… После того, как эта гордая женщина просто продала тебя шотландцу Маккензи, я не понимаю ее.
— Не понимаете, потому что ничего не знаете о ней! — неожиданно рассердилась Мойра.
