|
| And now the man was leading her through a swinging door and down some steps, and he knocked on a further door, and a quiet voice bade him enter. | Они вошли в дверь с раскачивающимися створками, спустились по лестнице и остановились перед второй дверью. Матрос постучал. Спокойный голос пригласил их войти. |
| Dona stood on the threshold, blinking a little, for the sun was streaming through the windows in the stern, making water patterns on the light wood panelling. | Дона шагнула за порог и невольно зажмурилась: яркий свет, врывающийся в кормовые окна, заливал каюту, отражаясь от деревянных панелей на стенах. |
| Once again she felt foolish, disconcerted, for the cabin was not the dark hole she had imagined, full of empty bottles and cutlasses, but a room - like a room in a house - with chairs, and a polished table, and little paintings of birds upon the bulkheads. There was something restful about it, restful yet austere, the room of someone who was sufficient to himself. | Дона в очередной раз испытала растерянность и недоумение: каюта ничем не напоминала мрачную нору, увешанную оружием и заваленную пустыми бутылками. Это была самая обычная комната: полированный стол, стулья, рисунки птиц на стенах - строгая и вместе с тем уютная обстановка, свидетельствующая о том, что человек, живущий здесь, вполне довольствуется самим собой. |
| The man who had taken her to the cabin withdrew, closing the door quietly, and the figure at the polished table continued with his writing, taking no notice of her entrance. | Проводник Доны вышел, тщательно прикрыв за собой дверь, и она смогла, наконец, разглядеть хозяина комнаты, который сидел за столом и что-то писал, не обращая на нее внимания. |
| She watched him furtively, aware of sudden shyness and hating herself for it, she, Dona, who was never shy, who cared for nothing and for no one. | Она кинула на него робкий взгляд, но тут же одернула себя - ей, Доне Сент-Колам, никогда и никого не боявшейся, не пристало робеть перед каким-то пиратом. |
| She wondered how long he would keep her standing there; it was unmannerly, churlish, and yet she knew she could not be the first to speak. | Да и вообще, что он себе позволяет? Почему он не обращает на нее внимания? В конце концов, это невежливо! Долго ей еще здесь стоять?.. Однако заговорить первой она все же не решалась. |
| She thought of Godolphin suddenly, Godolphin with his bulbous eyes and the growth on the end of his nose, and his fears for his women-folk; what would he say if he could see her now, alone in the cabin with the terrible Frenchman? |
