— Я попросил её. — Голос старика, с трудом приподнявшегося над своим ложем, оказался неожиданно звучным. — Я не мог больше терпеть!
— Ета шлюха не хотела боле за тобой ходить! — Взъярился верзила. — И не мысли её боронить, лянивая сука завсегда хнычет, а толку ни на медяшку! Хде ребятёнок, з-за ково я и жанился?
Из угла донеслись сдавленные рыданья. Старик собирался с силами для достойной отповеди, но Син не стал дожидаться слова патриарха.
— Её ребёнка убил ты!
— Чево?! — Физиономия верзилы была просто неприспособленна для того, чтобы выражать такие сложные чувства, как изумление или возмущение, хотя честно сделала попытку. — Бреши да не забрехивайся, червячий жрец! Не было никакого ребятёнка, шоб мне лопнуть, сам глянь — намедни год майнул апосля жанитьбы, а пузо у ней так и не вздулося!
— Просто ты слишком много бил её по животу, скотина! Ты искалечил девчонку, она уже не раз после первого не может удержать дитя в себе. Если так всё оставить, то и нынешнее чадо двух недель от роду не увидит света!
Задавленные всхлипывания в углу почти стихли. Молодая женщина, судя по внешнему виду была недалека от обморока. Супруг выглядел, в лучшем случае, чуть-чуть смущённым. Старик без сил откинулся на постель, затем поднял костлявую руку и поманил громилу.
— Она хорошая девочка, никогда её больше не обижай. — Здоровяк с готовностью кивнул, всем своим видом выражая почтительную покорность. — Ты огорчил меня, малыш, если бы не твоя грубость, я бы успел увидеть правнука.
Необъятные плечи парня ссутулились, губы задрожали и вся физиономия выразила такую муку, что Син невольно восхитился его артистизмом… или же сокрушительным авторитетом умирающего.
— Отвезёшь жену в город, пусть посмотрит хороший целитель… А пока помоги мне выбраться из этой берлоги, хочу ещё раз увидеть солнце. И позовёшь всех, кто хочет попрощаться.
Звероподобный внук с удивительной нежностью поднял на руки старика и понёс на улицу. Уже на пороге умирающий обернулся к жрецу.
— Спасибо, тебе, командир. Кому, как не тебе оказать последнюю милость страждущему.
У Сина зазвенело в ушах, как от сильной пощёчины. Прошло больше пятидесяти лет, а кто-то всё ещё способен узнать его не постаревшее лицо. Но сам он не в силах вспомнить этого человека, совсем ещё юнцом успевшего послужить под его началом солдатом или офицером. Он почти поддался искушению выйти следом, всё объяснить, оправдаться, скорее в своих глазах — но есть ли смысл в этом, если то, в чём его подозревали тогда, сейчас близко к истине.
