Не помню, какими словами я пытался переубедить старого упрямца, не желая сражаться против наставника, как умолял спрятать оружие и перейти на «верную» сторону. Грозного старца не тронули б даже золотые речи С'лмона. Он сказал: «Это ты на неверной стороне. Брось меч и позволь мне исправить твою ошибку». Я принял боевую стойку, чувствуя смятение и ужас, который, должно быть, испытывали мои противники. И наставник произнёс так тихо, как только мог: «Ты предал меня — не смей больше называть моё имя! Ты предал себя и Ва'аллон — забудь о своём! Умри, безымянный…»
Сам бой я не помню. Знаю только, что моя сила и опыт бывалого убийцы, его старость и слабое зрение — ничто не могло помешать искусству величайшего мастера мира. И я совсем не уверен, что победил. На мне было девять опасных ран, на нём — только одна, доконавшая дряхлого старца. Я стоял над ним на коленях, пошатываясь от слабости, когда он внезапно улыбнулся и благословил меня перед смертью: «Ты всегда был упрямцем, малыш. Теперь тебе придется самому искупать свою ошибку».
Может быть, его кровь на моих руках избавила меня от наваждения. Я впервые задумался о том, стоит ли даже С'лмон стольких смертей, и отчего мирный и ленивый народ Ва'аллона так возненавидел ранее обожаемого правителя. Но позади стояли мои самые верные бойцы, и я был не вправе предать их.
Не знаю, как мне удалось подняться на ноги. Весь коридор пропах ужасом, перебив даже запах крови. Я шагнул вперёд и принял боевую позицию — и мятежники бежали, бросая оружие, сворачивая шеи на крутых ступеньках и заражая паникой всех во дворце. Всё, что я смог сделать, прежде чем утратил сознание — приказал похоронить наставника в королевской усыпальнице вместе с его мечом.
Поздно ночью армия вступила в разрушенный город.
Восстание было подавлено с немыслимой жестокостью. К смерти приговаривались все, хоть косвенно имевшие отношение к мятежу, а также их родственники до третьего колена, не взирая на возраст и прежние заслуги. И своей смертью эти несчастные служили правителю. С'лмону было нужно очень много жизненных сил, чтобы поддерживать своё противоестественно молодое тело.
Я медленно угасал, не желая бороться за жизнь. Меня навещали только несколько боевых друзей, да врач, ненавидящий меня, как символ всего зла, обрушившегося на привычный мир, но вынужденный использовать всё своё искусство исцеления, поскольку заложниками моей жизни были его дети.
Происходящие перемены приводили в ужас. Правитель вёл себя, как неразумный жестокий варвар в захваченном городе, разоряя и терроризируя население. Войскам нельзя было доверять — их перетасовали и отправили вести бесконечную войну на границе. Ядро же внутренней армии составляли наёмники, северные варвары.
